Белые снега

Но за разными дорожными приключениями, заботами о корме для собак, когда приходилось останавливаться и охотиться на нерпу, Каляч не забывал наказ Омрылькота — слова, сказанные стариком накануне отъезда, четко отпечатались у него в памяти. Легко сказать! Милиционер силен, как молодой морж, и осторожен, как дикий олень. Не станешь же в него стрелять, будто он зверь…

За Сешаном, крохотным и нищим селением, на заходе солнца, когда решено было остановиться и разбить лагерь, собаки вдруг насторожились и понесли.

Каляч воткнул остол между копыльев. Наконечник чиркнул по льду, но нарта лишь ненадолго замедлила ход.

— Умка! — крикнул Каляч.

Драбкин выпростал из-под себя винтовку.

Медведь шел не спеша, презрительно, как показалось Драбкину, оборачиваясь на приближающуюся упряжку. Желтизна его меха выделялась среди голубых торосов и белого, чуть подтаявшего снега.

Нарта зацепилась за ропак, и упряжка остановилась.

Собаки залаяли. Медведь затрусил рысцой. Драбкин взял его голову на мушку и нажал на спусковой крючок. Зверь, словно споткнувшись, упал на передние лапы, перекувырнулся… И тут раздался второй выстрел из винчестера Каляча.

Зверь был огромный и тощий. В желудке у него оказалась горсточка полупереваренного мха и несколько камешков.

— Очень голодный был, — заметил Каляч. — Почему не напал на нас?

— Испугался, — предположил Драбкин, радуясь неожиданной добыче. — Печенку пожарим?

— Этки, — коротко ответил Каляч, отрезая печень и отбрасывая ее в сторону. — Это отрава.

— Почему отрава? — недоверчиво спросил милиционер.

— Кто съест медвежью печенку, у того слезет кожа и волосы.

Каляч искусно разделал добычу, соскоблил жир с медвежьей шкуры и закатал ее так, чтобы можно было положить на нарту.

Медвежье мясо ели с удовольствием — прогорклый копальхен и чай уже порядком надоели. После сытного ужина разбили палатку и улеглись спать.

А назавтра с восходом солнца двинулись дальше, уходя от берега, от подтаявшего снега, под которым таились коварные промоины. И Каляч и Драбкин уже несколько раз проваливались по пояс в снежную кашицу. Была на морском льду и другая опасность. В эти весенние дни усиливалась подвижность льда, образовались новые разводья и трещины. За ночь они замерзали, покрывались тонким слоем снега. Попасть на такой лед опасно, но и угадать его трудно. И еще одна беда — южный ветер. Он мог отогнать ледовые поля от берега, отрезать дорогу на землю.

Но все эти беды миновали Драбкина.

В устье одной из многочисленных безымянных рек, впадающих в Ледовитый океан, путникам попалось мертвое стойбище. Две яранги стояли, как обычно, на галечной косе. С одной стороны — занесенное снегами и покрытое льдом озеро, с другой — торосистое море. Вместо людей из яранги выскочили две лохматые одичалые собаки и бросились на упряжку. Калячу пришлось пустить в ход остол. Из яранг, полузанесенных снегом, никто не выходил встречать гостей. Путники поняли: здесь что-то неладно. Закрепив упряжку на некотором расстоянии от стойбища, они направились к ярангам.

Широко распахнутые двери, занесенный снегом порог указывали на то, что сюда давно не входил человек. В чоттагине первой яранги в сугробе торчала обглоданная человечья кость. За обглоданными шкурами полога видны были тела мужчины, женщины и маленького, почти грудного ребенка.

Во второй яранге лежали старик со старухой. Их лица, кисти рук, ноги были повреждены собаками.

Каляч почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, и выбежал из яранги.

За ним вышел Драбкин.

— Будем хоронить людей, — сказал он каюру.

— Этого нельзя делать! — испуганно возразил Каляч. — Нельзя осквернять тела умерших. Летом они сгниют, яранги упадут — и все будет кончено!

— А до того пусть звери грызут их?

— Что мы можем сделать? — пожал плечами Каляч.

И все же Драбкин не отступал. Каляч нехотя принялся помогать ему.

Долбить мерзлую землю было невозможно. Поэтому они попросту завернули трупы в остатки шкур, завалили камнями и водрузили над этой могилой искореженный льдами и морскими волнами древесный ствол.

Собаки сидели поодаль и наблюдали за тем, что делают эти незнакомые люди. А когда нарта стала удаляться, они вдруг с жутким воем бросились к груде камней, под которой покоились их бывшие хозяева.

В конечном пункте, перед тем как пуститься в обратную дорогу, Драбкин решил отдохнуть как следует. Да и собакам не мешало поднабраться сил — ведь впереди не одна неделя трудного, изнурительного пути.

Милиционер поселился в яранге местного жителя, первым встретившего его на окраине селения приветствием на чистейшем русском языке:

— Здорово, земляк!

— Здорово! — в изумлении ответил Драбкин, силясь разглядеть в обросшем, посмуглевшем человеке черты европейца.

Это был Михаил Черненко, украинец, проделавший за свою сравнительно недолгую жизнь невероятное путешествие от Полтавщины через Одессу, Южную Америку, Соединенные Штаты и Аляску на Чукотку.

— Будьте гостем у меня, — пригласил Черненко путников.

Очукотившийся украинец жил в яранге с большим просторным пологом, в котором ровным светом горели три жирника и блестел лакированным раструбом граммофон фирмы «Голос его хозяина» с изображением кудлатой собаки. Все остальное было обычными предметами обихода удачливого морского охотника. В чоттагине стояли деревянные бочки с жиром морского зверя, на прокопченных жердях висели оленьи окорока. По обе стороны полога виднелись прочные двери с висячими замками, ведущие в кладовые.

— Впервые вижу замки на Чукотке! — не удержался Драбкин.

— Треба запирать, — отозвался Черненко, — экимыл там у меня.

— Большой запас?

— Та не очень! — отмахнулся Черненко. — Галлонов двадцать.

— Для чего вам столько? — с любопытством спросил Драбкин.

— Як для чего? — искренне удивился Черненко. — Для торгу! Пушнину за водку легче всего купить!

— Значит, вы тут торгуете? — строго спросил Драбкин.

— Якая тут торговля! — махнул рукой Черненко. — Дитям на молочишко.

К ужину Черненко принес бутылку виски. Опрокинув в рот полкружки огненного напитка, он ударился в откровенность.

Его эпопея могла бы составить сюжет неплохого приключенческого романа. Парень с детства был одержим идеей наживы. Сначала он подался в Южную Америку. Оттуда в Северную, потом перебрался на Аляску, прослышав про тамошнее золото. Но к его приходу на Аляску золото поистощилось, а лучшие места были захвачены куда более расторопными и хорошо оснащенными крупными компаниями.

Кто-то сказал, что золото есть на чукотском берегу. Черненко со своим старательским лотком и кайлом не долго думая перебрался на эскимосской байдаре через Берингов пролив. Он мыл песок на всех речках от мыса Дежнева до реки Ванкарем. Кое-где ему попадались обнадеживающие знаки драгоценного металла, но большое золото ускользало от него, прячась под толщу вечной мерзлоты. Он тонул в тундровых топких речках, голодал, замерзал. А раз чуть не лишился правой ноги. Пришлось отнять отмершие фаланги пальцев и перебраться в чукотское селение. Пока выздоравливал и заново учился ходить, многое передумал. Стало ясно: большое золото Чукотки можно взять только с помощью машин, которые снимут торфяной покров и оттают вечную мерзлоту. Для этого нужны деньги.

Сидя в теплом пологе своего чукотского друга Тэнау, который вынес его из тундры, Черненко понял, что есть другое богатство, которое само плывет к нему в руки — это чукотская пушнина.

Для начала Черненко женился на сестре Тэнау и построил себе ярангу, справедливо рассудив, что такого рода жилище наиболее приспособлено к суровым условиям Арктики. Он научился бить нерпу, гарпунить моржа, ставить капканы на песца и огненную лисицу. В глазах своих односельчан он слыл справедливым, заботливым тангитаном, посланным им самой судьбой. Он давал за шкуры настоящую, справедливую цену. Но это только в родном селении, где все были связаны узами кровного родства. Зато в тундре и в соседних селениях Черненко был безжалостен. Большинство охотников, находящихся на расстоянии пяти дней езды на собаках, были его должниками.