Бурное море

— Ну и дед...

— Ну, вот. — Дед поудобнее устроился возле брашпиля и продолжал: — А навстречу две красивейшие дамы. Идут не спеша, любуются собой в каждой витрине. Чувствуешь, что они тоже вышли на траление. Кореш тихо толкает тебя и говорит: «К замету!»

— А как ты можешь почувствовать, что они вышли на траление? — прервал деда Женя.

— Женечка, я всегда утверждал, — начал Бес, протягивая Жене кружку ароматного кофе, — что занятия тяжелой атлетикой, кроме как к деградации фантазии и сообразительности, ни к чему не приводят. Держи. При всем при том...

— Да погоди, Бесяра. Спасибо.

— Женечка, походка праздного человека, — продолжал Бес, — всегда отличается от походки делового человека. Если женщина спешит по делу, она никогда не будет смотреться в витринах.

— Женщина-то! Да она и... спать ложится, и то в зеркало на себя посмотрит.

— Женя, я удивляюсь...

— Погоди, Бес, — вмешался Есенин. — Женя прав. Прогулка есть лучший отдых. А может, эти две красивые дамы вышли отдохнуть после дневных трудов!

— Сергей Александрович, — повернулся Бес к Есенину, — от дневных трудов отдыхают в безлюдных скверах, на пустынных улицах. Дед же ясно сказал: «Идешь по Дерибасовской... воскресенье... неподалеку от «Грез моряка»...

— А если туман? — ни с того ни с сего брякнул Казя Базя.

— Командир, кого ты набрал к себе на пароход?

Выбрался Маркович из машинного отделения: он был без робы, рукава свитера были засучены. Подошел к деду, потихоньку что-то сказал ему, дед кивнул и сказал «добро». Маркович принял от Беса кружку кофе, отошел в сторонку.

Маркович никогда не участвует ни в спорах, ни в такой вот, как сейчас, «морской травле». Если выдается свободная минута, лезет в машину, там что-то подкручивает, протирает, подкрашивает... Надо сказать, что та идеальная чистота в машинном отделении, которую почти невозможно создать, дело рук Марковича. Мне иногда думается, что, кроме машины, кроме ухода за машиной, у него ничего в жизни не осталось.

— Маркович, сколько лет ты рыбачишь? — не обращая внимания на спор, который разгорелся вокруг дедова рассказа, задумчиво спросил Джеламан. Джеламан, кстати, не слушал этот спор.

— Много, капитан.

— А в каких морях ты рыбачил?

— Во многих, капитан.

— А что делает рыбак, если попадает в безвыходное положение?

— Он ищет выход, капитан.

— И конечно, находит.

— Находит, капитан. — Помолчав, Маркович добавил: — Я говорю за море, капитан. За берег я не говорю, хотя у меня есть и береговая специальность.

— Иосиф Маркович! — подлетел к нему Бес. — Я жму твою руку. Во всех безвыходных положениях ищут выход.

— Погоди, Бес, — остановил его Джеламан. — Так какая же у тебя береговая специальность?

— Механик по холодильным установкам. Мою специальность на берегу днем с огнем...

— Га-га-га! С огнем? Га-га-га! — Бес взорвался своим бесподобным смехом. — С огнем! С огнем! С огнем!

— Да погоди ты, — поморщился Джеламан, — дай с человеком поговорить.

Но Толика остановить было невозможно: он хлопал себя по бедрам, смеялся и повторял эту фразу: «С огнем! С огнем!»

— Да что с ним? — спросил Женя.

Есенин поднес палец к виску и сделал им движение, какое делают, когда хотят показать, что человек ненормальный.

— Да неужели вы ничего не понимаете? — Толик смотрел на нас с удивлением еще большим, чем мы на него. — Ведь Иосиф Маркович ясно сказал: «С огнем». Куда дым от огня поднимается? Вверх ведь. И если к бую привязать ну хоть ведро с соляркой и зажечь, дым будет подниматься вверх, а его можно увидеть с мачты и...

— Да не ведро, — прервал Толика дед, — а тазик с ветошью. Тазик можно поставить на плот, плот к бую привязать...

— Можете не продолжать, — сказал, улыбаясь, Джеламан и натянул шапку. — Выбирать невод!

Пока брали невод, Есенин быстренько сколотил плот, дед пристроил на нем тазик с ветошью, обильно политой соляркой. Этот плот на кончике привязали к бую и при выметке ветошь зажгли. Бес сидел на мачте и кричал Джеламану, куда подворачивать, чтоб сделать замет и опять подвести сейнер к бую.

К вечеру сейнер был залит рыбой. Мы взяли рыбу и в трюм и на палубу, и оба кармана забили. Чуть приосев кормою, наша «Четверочка» важно двигалась на сдачу. Величаво, с достоинством... А тут и туман пропал, открылось густо-синее, теплое небо, на нем горели звезды. И море было темно-синим и тоже будто теплое. И воздух теплый и душистый. А звезды мерцали тихо, полная луна, катясь по горизонту, нежно улыбалась, и от нее опускались в море светлые нити. Вокруг же самой луны небо было беловатое, рядом горела голубая Венера. Поужинали мы на палубе, и никто в кубрик после ужина не ушел — ну как тут уйдешь от такой красоты!

И не спалось. Может, неслыханная удача с этим «жуком» — так мы окрестили наше сооружение, — ведь, кроме нас, в этот день никто рыбу не взял, а может, тишь и красота, царственно повисшая над морем, так подействовали на нас, но спать мы не собирались. Помылись, переоделись в сухое и собрались на баке. Пили кофе. Тихо шелестела пена у борта.

Женя принес гитару. Потихоньку-потихоньку стал настраивать ее, а потом тоже потихоньку-потихоньку запел:

Ко мне подсел Маркович. Тоже с кружкой кофе.

— Чудо какое-то, — сказал я.

— Пожалуй, — согласился Маркович. — Только дорого иногда за эту красоту платить надо.

— Имеешь в виду нашу корабельную жизнь?

— Вся она на параллельных курсах...

Я знаю всю жизнь Марковича, как и он мою, впрочем как и все мы друг о друге знаем решительно все. Так уж у нас... по-другому у нас невозможно: уже два года в одном кубрике спим, из одной посудины едим, все вместе таскаем один невод. Если кто что и умалчивает из своей жизни, не трудно догадаться... Изучили мы друг друга, думается, больше, чем самих себя; думается, изучить близкого товарища легче, чем самого себя.

Сейчас Маркович произнес фразу: «Вся жизнь на параллельных курсах». Это он имеет в виду свою семейную жизнь.

Его жена, Бела, властная и категоричная женщина, работает заведующей магазином в Одессе. Она не может представить, чтоб ей не подчинялись. Что же касается «Ёси», то он без ее разрешения не мог сделать полшага. Она настолько завладела им, так подавила его волю — Маркович это и сам не скрывает, да и дед хорошо Белу знает, они на большом флоте как-то работали вместе, — так хотела перекроить и переделать его на свой лад, что Маркович просто не выдержал пребывания дома. Взаимопонимания и согласованности у них никакой нет, он все делает не так: стул не так поставил, не так штору на окне задернул, не ту рубашку надел, не так шагнул... Они абсолютно разные. Она, например, больше всего любит деньги. Маркович же совершенно равнодушен к деньгам: вывались они из кармана, не станет поднимать. Работал он в океанском флоте. «Ёся, переходи на малый флот, рыбу будешь ловить в Черном море... таки здесь есть Привоз». Рыбачить в Одессе — это значит часто бывать дома. Маркович захотел на Камчатку. «Это что? Это Камчатка? Это дальше-таки ничего нету? Нет, Ёся не поедет». Но тут друзья Марковича понарассказывали ей, какие большие на Камчатке заработки. «Ёся, собирайся, там можно-таки сделать пару копеек».

Зарплату он всю ей отсылает; у них две девочки: Ленка в десятом классе учится, Машка во втором. Их Маркович любит, и когда начинает их вспоминать, лицо его проясняется. Особенно Машку он любит... Когда он рыбачил в Одессе, Маше было шесть лет, и он часто рассказывает, как она прыгала с борта судна и сама доплывала до берега.