Золотое руно

— Эва разбежались! — хмыкнул директор.

Из кабины выскочил молодой парень в форме младшего лейтенанта пожарной части. Другие вмиг катнули рукав.

— Стоп! А ну назад! — крикнул директор на командира. — Кто звал?

— Получен сигнал…

— Стоп, говорят тебе! — Бобриков наступил на рукав. — Опоздал, а теперь разбежался! Вот позвоню Медведеву!

Младший лейтенант опешил.

— Чего смотришь? А ну беги поджигай второй дом, видишь — худо горит!

Младший лейтенант растерянно посмотрел на дымившийся изнутри дом, на «Волгу» директора.

— Чего выглазился? Поджигай!

— Нас этому не училн…

— Научишься! Коршунов! Дай спички пожарнику!

Молодой пожарник пришел в себя.

— Если у вас это по плану, надо было предупредить…

— Помалкивай! Лучше прикрой ка вон те скирды соломы!

За березняком высились потемневшие скирды соломы — бесценный в эту затянувшуюся весну прикорм коровьему стаду.

Пожарники отъехали к скирдам. Бобриков крикнул вслед командиру:

— Не вздумай заразой поливать! Окати водой для страховки да посматривай за искрой! Работнички, понимаешь…

Машина со старухой Сойкиной и ее соседями уехала в центр совхоза, там пустовало несколько квартир. Первый дом уже рухнул, опустил столб огня, но жар от обуглившихся бревен отжимал мальчишек к кустам. Они кидали в груду углей снегом, вслушиваясь в короткое шипение, похожее на отдаленный выстрел, — в этом и была их игра.

— Коршунов! Плесни бензину на тот дом! — приказал Бобриков и буркнул Дмитриеву, не оборачиваясь: — Садись. Поедем, секретарь!

Дмитриев сделал было шаг за директором, но посмотрел на инженера, стоявшего у кабины грузовой, и пошел к нему. Он сделал вид, что не слышал приглашения директора сесть в его новую «Волгу».

— Он тебе этого не простит, — заметил инженер.

— А я об этом не думаю, — ответил Дмитриев. Он снова вжался в кабину, прихлопнул дверцу. — Я думаю сейчас о тебе, дорогой Григорий Петров.

— Будто бы?

— Да. О тебе. Ты тоже вздумал уходить из совхоза? Или слухи неверны?

— Все верно.

— А правильно?

— Когда все отравлено, не думаешь, правильно поступаешь или нет. Главное — сбросить эту тяжесть. Пойду попрошусь в «Большие Поляны», там хоть слово человеческое услышишь, и это для меня лично дорого стоит.

Дмитриев понимал его, но, понимая, никак не мог отделаться от чувства досады на Петрова за то, что этот энергичный, неглупый, даже — судя по профилю, четко очерченному на стекле кабины, — волевой человек может так сникнуть.

— У меня к тебе, Григорий, одна просьба…

— Да?..

— Продержись два-три месяца, проведем посевную, а там…

— А что — там?

— Что-нибудь изменится. Возможно, раньше даже.

— Свежо предание… Если рассчитываешь на свои силы, Николай, то ничего не получится: не в том весе выступаешь. В «Светлановском» все сколочено прочно, все слежалось плотно. Не сдвинуть с места. Не поднять. Давай уйдем вместе в «Большие Поляны» — я сам, тебя райком направит, вот бы…

— А там что же, Орлов формирует батальон дезертиров?

— Ну, ты уж… — Петров насупился и умолк, не найдя слов возразить или просто остерегаясь шофера.

— Нет, Григорий, я не сгущаю краски. Сейчас молчаливый уход каждого специалиста я расцениваю только так. Мне, признаться, братья Маркушевы больше по душе с их даже глупым протестом, чем позиция твоя или ушедшего из совхоза зоотехника.

— Маркушевых напрасно защищаешь. Братец старший, что из тюрьмы пришел, кокнет сгоряча директора — счеты сведет или в порядке развлечения, а ты окажешься в борозде…

— Нет у них счетов. Бабьи сплетни, да и об этом ли речь, когда бегут из совхоза люди, как из чумного города.

— Из передового совхоза! — желчно вставил Петров.

— Да. Из передового, — с горечью согласился Дмитриев и по привычке добавил: — Пока передового.

— Черт его знает, что за жизнь! — Петров выхватил сигарету, наломал с полдюжины спичек, пока прикурил. — Учился, думал, что главное — знать свое дело, а тут выходит главное — чиновничать, выколачивать, обещать, хитрить… Тьфу! А Бобриковы живут в этой стихии, преуспевают, процветают. Вон, взгляни, как ворота снова выкрасил! — указал Петров на ворота, показавшиеся за перекрестком, к которому они подъехали и где пережидали несколько «Жигулей», мышино стрельнувших в гору.

— А ты хотел, чтобы совхоз был для тебя продолжением студенческой аудитории?

— Я хочу, чтобы совхоз был нормальным предприятием с нормальным человеческим климатом, как, скажем, в «Больших Полянах» у Орлова. Вот директор, хоть еще и недоучка.

— Спасибо. Я доучиваюсь вместе с ним…

— Ладно. Извини. Вот доучишься, будет свободное время — разберись диалектически, отчего бегут люди из «Светлановского».

— Будет поздно. Пора сейчас не только разбираться — действовать.

— Действуй, но оглядывайся.

— И все-то ты, Григорий, понимаешь, все-то ты видишь: как ворота покрашены, как директор процветает, а не видишь, как он крутится, работает, порой и за тебя, и за меня, возможно. Представляешь, сколько ночей он не спал, пока выбил да выколотил из людей, из района, из самого себя все эти новые корпуса мастерских, жилые дома, фермы.

— Представляю, конечно… Директор он, возможно, и неплохой. Экономист — по всему видать, сейчас такие нужны, это верно.

— Ну и какой же вывод? — Дмитриев повернулся к Петрову, насколько позволяла теснота кабины, и смотрел тому в лицо.

— Какой вывод? Не знаю, что и ответить… Видимо, я ничего не понимаю еще, мало работал.

Они уже подъехали к воротам гаража, отсюда до дома — пятьдесят метров. Оба вышли.

— Так вот и поработай еще, разберись, — продолжая начатый разговор, предложил Дмитриев.

— Нет. И рад бы, да душа не лежит ко всему здесь. Какой уж я работник, если глаза ни на что не смотрят! Домой?

— Да. Надо показаться.

Простились они холодно. Дмитриев понимал инженера, и в то же время расчетливая убежденность этого технаря в том, что у Орлова ему будет лучше, вызывала чувство неприязни, будто Петров нашел другой надежный окольный путь в жизни, сухой и верный, в то время как он, Дмитриев, напрямую через болото…

Придя домой, он только поздоровался со своими и направился к Маркушевым, но разговора в тот вечер не получилось, поскольку братья гуляли в ожидании конца света. Поразмыслив над судебной ситуацией, в которую все равно придется влезать, он разыскал новую доярку Сорокину и битый час убеждал ее поехать в суд и забрать заявление обратно, если не поздно. Сорокина согласилась.

Около своего дома встретил старика Сойкина.

— Куда это вы ходили с инструментом?

— Директору засов делал на дверь. Нутряной. — Он поставил ящик на землю, меж ног. Закурил. — Маркушева боится, видать.

Утром другого дня Дмитриев побывал на фермах, в производственных мастерских и подгадал к началу планерки. Директора встретил у входа в правление. Бобриков нахмурился:

— Отпуск сломал? Поезжай-ка тогда в Грибное, там надои падают! — буркнул Бобриков. — Чего глядишь, не видал давно?

— Да гляжу, нельзя ли мне встать к вам на денежное довольствие.

— Какое еще довольствие, да еще денежное? Ты получаешь свои.

— А мне бы еще — как чиновнику по особо важным поручениям при передовом директоре современного передового совхоза.

— Ладно умничать!

— А директору надо бы знать, что у парторга есть свой план работы.

— У нас есть один общий план — дать державе как можно больше продукции животноводства и как можно дешевле! Если у тебя другой план — скажи об этом в райкоме! Понятно?

Бобриков резко, насколько позволяла его тучная фигура, повернулся и затопал по ступеням. Перед дверью замешкался, долго постукивал толстоголовыми ботинками о стенку, будто оббивал грязь, потом повернулся и совсем другим, оттаявшим голосом сообщил:

— Подготовься к общему собранию: нам вручают переходящее знамя! — и все же не удержался глянул с высоты крыльца-пьедестала так, будто одаривал золотым и кричал: «Цените, пока жив!»