Двор. Книга 2

— Фима, ты что, с Луны свалился! В твоей комнате давно живут люди.

— Значит, моя комната уже не моя? — спросил Ефим. — А где же теперь будет моя?

— В бане Исаковича! — ответила Клава Ивановна, как отвечали в Одессе еще до войны, когда человек задавал слишком глупые вопросы.

Ефим вдруг поднялся, сказал, что ему пора идти, и направился к дверям. От полной неожиданности Клава Ивановна продолжала сидеть на стуле и догнала Ефима уже на лестнице, он сильно упирался и доказывал, что ему пора идти. Куда идти, догадалась наконец спросить Клава Ивановна, Фима задумался, перестал упираться, и оба вернулись в комнату.

Через час, когда мадам Малая дала гостю кусок мыла, полотенце и отправила в баню, пусть хорошо помоется после долгой дороги, во дворе уже знали, что Ефим Граник приехал в Одессу из лагеря, где-то далеко за Волгой. В лагере он находился два года, попал туда сразу после войны, вместе с другими бывшими военнопленными красноармейцами, которых освободили американцы и передали нашему командованию.

То, что Ефим провел полные два года в лагере, во многом была его собственная вина. На вопрос комиссии, как он, еврей по национальности, остался живой в лапах у нацистов, Ефим отвечал, что сыграла роль счастливая случайность. Даже среди своих в роте многие принимали его за татарина, в том числе один настоящий татарин, по фамилии Габитов, из города Сызрань. Когда в сорок втором году, возле Малгобека, на Кавказе, немцы взяли их в плен, построили в один ряд и приказали выйти вперед комиссарам, коммунистам и евреям, он уже поднял ногу, но Габитов схватил его сзади за рубашку и с трудом удержал. Где теперь Габитов, живой или нет, он не знает, а так бы Габитов мог подтвердить.

Комиссия внимательно слушала, а насчет единственного свидетеля, который мог бы подтвердить, если бы его нашли, оставалось, в лучшем случае, просто улыбнуться: подобные счастливые случаи комиссии уже встречались десять из девяти, если не чаще. Что же касается татарской наружности Ефима, так сходство, по мнению комиссии, было только в ширинке, поскольку татары тоже практикуют обрезание. «Как же я могу вам доказать, если вы мне не верите?» — спросил Ефим. Один член комиссии, у него были погоны майора, посмотрел Ефиму прямо в глаза, наклонился к своему соседу, сказал несколько слов на ухо, но тот махнул рукой и приказал вызвать конвойного.

После бани мадам Малая повела Ефима к Дегтярю. Иона Овсеич и Полина Исаевна удивились, как он хорошо выглядит, можно подумать, годы даже не коснулись его. Ефим объяснил, что это от бани, он сильно парился и вылил на себя сто шаек горячей воды.

— Ты считал, — засмеялась Полина Исаевна.

Да, ответил Ефим, скорчил хитрую гримасу и принялся рассказывать, как немцы устроили ему и другим пленным дезинфекцию: завели в хату, там сидел фриц возле бочки с дегтем, окунал квач и хлопал с размаху по спине, по ногам, по лицу. Потом повели в баню, поставили затылком к стене и начали поливать кипятком из шланга. Кто пытался увернуться, били шлангом и давали двойную порцию. Потом вывели голыми на мороз, заставляли бегать по снегу, и так трое суток подряд. С тех пор ему всегда холодно, и он любит обливаться горячей водой. А один раз он видел живого Гитлера — вот, как он видит их, даже еще ближе.

— И он говорил с вами? — поразилась Клава Ивановна. Нет, покачал головой Ефим, только показал пальцем и три раза повторил: русише швайн, русише дрекшайзе, русише Ванька.

— А где находился твой лагерь? — спросил Иона Овсеич.

Ефим задумался, пошевелил губами и вспомнил: лагерь находился во Франции, город Мец, не в самом городе, а немножко в стороне.

— И французское сопротивление ни разу не сделало попытку освободить заключенных? — удивился Иона Овсеич.

Ефим опять задумался, видно было по лицу, что перед ним проходят разные картины из прошлой жизни, потом вдруг обратился к Полине Исаевне и спросил: куда могла уйти его Соня с детьми и почему они так долго не возвращаются?

У Полины Исаевны сразу стал ком в горле, она не могла произнести слова, и Клава Ивановна ответила за нее, что была война, погибло, наверно, десять миллионов человек, если не больше, и как есть, так есть, тут уже сам Бог ничего не исправит, а Ефим должен еще радоваться: его маленькая Лиза жива, здорова и находится у хороших людей.

Ефим сказал, что у него был сын Ося, который сам умел сочинять стихи, и дочь Хиля, их маму звали Соня, а Лизу он не помнит. Она была сестричка?

Полина Исаевна, чтобы не расстраивать своим видом других, повернулась к стене, только дергались плечи, как будто напала сильная икотка, Иона Овсеич внимательно наблюдал гостя и барабанил пальцами по столу.

— Перестань стучать, — сказала Клава Ивановна, — и так стучит в голове.

Иона Овсеич на секунду перестал, потом опять возобновил, потому что нервы требовали разрядки.

Ефим вдруг поднялся, сказал, что ему пора идти, и направился к дверям, Клава Ивановна успела в этот раз своевременно остановить:

— Куда тебе надо идти?

Иона Овсеич был недоволен, что Клава Ивановна остановила: надо было дать возможность уйти, но не оставлять одного, а проконтролировать.

Через пять минут Ефим вторично поднялся и заявил, что он хочет к себе домой, пусть ему вернут ключи. Нет, очень ясно ответил Иона Овсеич. Ключи не вернут: квартира, которая раньше была его, Ефима Граника, теперь не его, а майора Бирюка, в данное время он со своей частью стоит в Берлине, а семья проживает здесь.

Хорошо, сказал Ефим, пока думали, что Граник мертвый, он не возражает, майор Бирюк мог жить в его комнате, а теперь Граник вернулся, и пусть уйдут, он хочет к себе домой.

— Ефим, — Иона Овсеич поднялся со своего стула, — сколько ты ни будешь повторять одно и то же, реальное положение от этого не изменится. Тебя освободили из лагеря по амнистии, в связи с тридцатой годовщиной Октября. Это во-первых, а во-вторых, доказывать, как должно быть, лишь на том основании, что так было, в данном случае неуместно. И в-третьих, можно только восхищаться, как хорошо у тебя начинает работать память, когда речь заходит о квартире.

Ефим зажмурил правый глаз, прикусил губу, на лице застыла улыбка.

— Перестань строить гримасы, — рассердился Иона Овсеич, — ты всегда был на это великий мастер.

Полина Исаевна, за спиной у Ефима, сделала мужу знак, чтобы не приставал, человек в таком состоянии, но Иона Овсеич попросил ее лежать спокойно и не вмешиваться не в свое дело.

— Дегтярь, — обратилась Клава Ивановна, — я так думаю, на сегодня хватит: у бедного Фимы и так достаточно впечатлений. Пусть немножко отдохнет.

Реплика Клавы Ивановны была того же сорта, что из уст Полины Исаевны. Иона Овсеич нахмурился, но этим ограничилось: мадам Малая уже встала, взяла Ефима за руку и пошли домой.

С жильем для Граника, как можно было предвидеть с самого начала, получилась целая морока. Первые несколько дней на квартире у Клавы Ивановны он еще как-то держал себя в рамках, потом взял себе привычку подыматься среди ночи, шарил по стульям, под кроватью и сообщал, что идет прогуляться по городу. У Клавы Ивановны, пока он возвращался с дурацкой ночной прогулки, чуть не выскакивало от страха сердце, а много ли человеку в ее возрасте надо.

Дегтярь вообще не одобрял всей этой возни с Граником, а теперь прямо сказал, хватит нянчиться, пусть устраивается на завод и получит место в общежитии. А если Одесса после войны перестала ему нравиться, он имеет полный простор от Черного моря до Белого и Охотского.

Эти слова Иона Овсеич передал через мадам Малую, но не было уверенности, что она вручит адресату, и он сам лично повторил Ефиму. Тот тихо выслушал, на лице застыла улыбка, как будто человек натянул маску, и опять потребовал ключи от своей комнаты, иначе нельзя открыть двери, а ломать топором он не хочет.

Иона Овсеич попросил Ефима не угрожать, Клава Ивановна вдруг засмеялась и своим глупым смехом свела на нет всю серьезность.

— Малая, — прямо побелел от злости Иона Овсеич, — Малая, я тебе делаю очень серьезное предупреждение! А если вам так смешно и весело, разберитесь сами, у меня нет времени заниматься пустяками.