Рождение сына

Илья Николаевич уже ясно, как на ладони, видел перед собой всю свою будущую работу, а карта губернии перестала быть для него только белыми кружевами на кальке. Он быстро читал про себя:

«Число учащихся обоего пола в 430 сельских школах по губернии простирается до 9717… Обучающихся мальчиков с лишком в 5 раз больше девочек… Крестьяне, даже из чуваш, начинают сознавать пользу грамоты для мальчиков, но… не могут понять, для чего нужна грамота женщинам. Для этой цели постепенно вводится в женские школы обучение простому рукоделью…»

«Училища имеют различные помещенья: бывшие удельные имеют особые дома, более или менее приспособленные к делу обучения… хотя некоторые уже приходят в ветхость и холодны во время сильных морозов… Женские школы… или в домах священно- и церковнослужителей, или в крестьянских избах, или в церковных караулках, иногда сырых и холодных. Необходимо озаботиться заменой неудобных во всех отношениях церковных караулок более удобным помещением, потому что в сырых и холодных караулках… нельзя ожидать успешного хода учения».

«Методы преподавания в школах различны: в одних употребляются до сих пор старые приемы, постепенно оставляемые дельными преподавателями, в других употребляется метод Золотова и, наконец, в немногих начинает постепенно вводиться прием барона Корфа».

«В некоторых училищах употребляются следующие дисциплинарные средства: занесение фамилий лучших учеников на красную доску, худших на черную, поставление ленивых, шалунов на ноги во время класса за столом и поодаль на колени… Из всех этих мер желательно было бы постепенно выводить из употребления ставление на колени, как меру чисто физическую, а вводить, по возможности, меру нравственного влияния на учеников».

«Число учащих в губернии 526, в том числе: священников 294, мулл 3, учителей с их помощниками 199 и учительниц 30. Учителя большей частью из крестьян (59), затем из духовного звания (31), мещан (20); есть также сельские церковнослужители, чиновники, сельские писаря и унтер-офицеры».

«Губернское земское собрание, заботясь об улучшении народного образования по всей губернии, открыло педагогические курсы при симбирском уездном училище с целью приготовления народных учителей, для чего и ассигновало в прошлом, 1869 году 1850 руб.».

Илья Николаевич вздохнул — маловато, конечно. Важен, однако, самый почин, а почин положен, тут и его меду капля.

«Степень… сочувствия крестьян школе находится в прямой зависимости от пользы, приносимой училищем их детям, а польза, в свою очередь, прямо обусловливается личными качествами и добросовестным ведением дела преподавателя».

Он дочитал и увидел, что рукопись еще не подписана, поискал глазами перо, взял у хозяина типографии и тут же вывел свою подпись: И. Ульянов.

У него было хорошо на душе: дело двигается, завтра весь день — отдых в семье с детьми, с женой. Машенька что-то прихворнула утром…

Весело он вышел на улицу и распахнул пальто — так тепел был воздух. На город неудержимо шла весна, с треском и шумом ломались волжские льды внизу.

Перед флигелем его остановили — входите тише!

Соседка их по квартире, Анна Дмитриевна Ильина, маленькая, круглая, с черным пушком над губой — «научная фельдшерица», как ее называли в городе, а попросту — первая симбирская повитуха с медицинским образованием, уже стала хозяйкой во флигеле.

Он тихо открыл дверь. Праздник остался — на столах и в кастрюлях, на кухне и в кладовке — начатый и неоконченный. Яйца не докрашены, остуделое тесто задвинуто в угол. Сквозь запах ванили и шафрана, купленных только вчера, бил в нос другой запах — аптечный.

Жена лежала в спальне, распустив волосы, улыбаясь, в бледной испарине, вся в чистом, и комната была белая, как белоснежный халат Анны Дмитриевны.

— Айда, айда, Илья Николаевич, это не ваше мужское дело, и без вас справимся!

— Вот не вовремя, Ильюша, — шепнула Мария Александровна, виновато взглянув на него.

А уже через час он опять входил в комнату, и тот, кто так просто, по-свойски, пришел в мир, разворошив праздник, лежал, как и все младенцы, кумачово-красный и орал на столе, потому что Анна Дмитриевна, как того требует обычай, здорово его нашлепала.

Отец подошел и нагнулся. Перед ним лежал четвертый его ребенок, крохотный Ильиченыш, старообразный, как все новорожденные, с огромным, глыбастым лбом в рыжем пуху и маленькими лукавыми глазенками из-под него, словно подмигивающими отцу на быстроту и непрошенность своего вторжения.

Анна Дмитриевна с утра уже знала, как назовут дочь, если будет дочь, и как назовут сына, если будет сын.

— А ну, берите нас, папаша, — затянула она голосом всех акушерок мира, — поздравьте нас, папаша, с новым жителем на земле, Владимиром Ильичей!