У черты заката. Ступи за ограду

Жерар посмотрел и увидел машину экстравагантного вида, очень низкую и очень обтекаемую.

— Ну, что вы, — сказал он, — зачем мне такой люкс?..

— Вы не смотрите на вид, — засмеялся Брэдли. — Формы у нее в самом деле роскошные, прямо сплошная Ава Гарднер, но вообще это далеко не «кадиллак». И даже не «форд», будем уж откровенны до конца. Впрочем, пару лет она вам послужит. Вы скажете тоже — «люкс»! Бобби, сколько стоит сейчас это чудо техники?

— Для нас — тысяча девятьсот.

— Слышите, Бусс? Я вам устрою валютно-обменное разрешение класса А на две тысячи. Машина обойдется дешевле, чем здесь можно купить у старьевщика списанный мотоцикл, — не больше двадцати тысяч песо…

— Что это за «разрешение класса А»? — ничего не понимая, спросил Жерар.

— Мсье не знает? — удивился один из алхимиков. — О, это интересная вещь. В Аргентине существует несколько типов, или классов, обмена валюты для операций по внешней торговле. Скажем, если простой смертный захочет купить что-нибудь в Штатах, то ему придется платить из расчета официального курса доллара. А для закупок промышленного оборудования был установлен специальный поощрительный курс, так называемый «класс А», по которому доллар оказывается в десять раз дешевле. В теории это было сделано в целях поощрения и развития национальной индустрии, а на практике этим курсом пользуются их превосходительства, когда нужно выписать для себя или для своей любовницы новый «кадиллак».

— Хуан Дуарте сделал свои миллионы именно на этом, — усмехнулся третий собеседник. — Как раз от него и зависела выдача валютно-обменных разрешений.

— Ну его к черту, — сказал Жерар, — не хочу я с этим связываться.

— Неразумно, мой мальчик, — покачал головой Брэдли. — Не возьмете вы — возьмет какой-нибудь жулик. Вам не предлагают обогащаться за счет Аргентинской Республики! Просто, если нужна машина, есть возможность приобрести ее дешево и без хлопот. Не понимаю, что вас смущает…

Жерар подумал и решил, что смущаться и впрямь нечего. Бобби из «Кэйзер Эрджентайна» записал его адрес и пообещал известить, как только дело будет окончательно улажено.

Удивительнее всего была легкость, с какой все это делалось. Вспоминая годы нужды, Жерар только пожимал плечами. Когда не на что пообедать, то иной раз расшибешься в лепешку, прежде чем удастся раздобыть сотню франков. А если на твоем счету лежит в банке сто тысяч, то прибавить к ним двадцать или тридцать, а то и больше, ровно ничего не стоит. Во всяком случае, это происходит с такой легкостью, что невольно начинаешь верить в таинственные свойства денег: например, в их способность размножаться при достижении известной степени концентрации. Сколоти только первый миллион, потом тебе и вовсе уж не придется ни о чем заботиться. Нужно ли после этого удивляться тому, что тебе вдруг — безо всяких усилий с твоей стороны — предоставляется возможность купить за двадцать тысяч машину, которая стоит тысяч триста, если не больше…

Восьмого июля, накануне Дня Независимости, Брэдли наконец отбыл в Штаты. Жерар провожал его в порт: вопреки своему обыкновению, Брэдли решил на этот раз отдохнуть в пути и отказался от путешествия по воздуху. «Дель Норте» отходил почему-то не от пассажирской пристани Северной гавани, а из Нового порта; обстановка отплытия была самой будничной, небольшая группа пассажиров и провожающих стояла на забитом товарными составами пирсе, под пронизывающим ветром. День выдался хмурый, туманный, все казалось серым, над решетчатыми башнями кранов с резкими, тоскливыми криками шныряли чайки.

Как и все суда линии «Дельта», совершающие скоростные рейсы между Буэнос-Айресом и Нью-Орлеаном, «Дель Норте» со своими зализанными стремительными линиями полукруглой ходовой рубки и скошенной назад низкой трубы, с удачно подобранной окраской — серый корпус с яркой зеленой полосой по фальшборту и белоснежные надстройки — выглядел нарядно даже в такой обесцвеченный день. Подняв воротник пальто и держа руки в карманах, Жерар рассеянно слушал последние деловые наставления Брэдли и слезящимися от ветра глазами оглядывал судно. Почему до сих пор он никогда не замечал красоты технических сооружений?

Подхваченная стрелой, над головами провожающих проплыла в веревочной сетке последняя партия кофров и чемоданов.

— Ну, Бусс, пойду устраиваться, — сказал Брэдли, протягивая ему руку. — Через несколько месяцев мы, очевидно, увидимся, а пока желаю успехов. Держите контакт с теми джентльменами — в случае чего, они вам всегда помогут советом. Но я думаю, это и не понадобится. Теперь ваше положение можно считать прочным, я говорю это, даже имея в виду американский стандарт прочности…

Они распрощались, Жерар пожелал Брэдли счастливого плавания и отправился к стоянке такси. Выезжая с территории порта, он с интересом, словно впервые видя, разглядывал бегущие мимо пакгаузы, бетонные башни элеваторов, мачты и трубы с опознавательными марками всех судоходных компаний мира. Человеческий труд, результаты человеческого труда… Почему эта тема никогда его не затрагивала? Его интересовала природа еще больше интересовал человек. Или человек интересовал меньше? Что, в сущности, было до сих пор основной темой его творчества? Ты скажешь — жизнь. Ну понятно, жизнь, это ведь может сказать про себя почти всякий живописец… Даже сюрреалист, любовно выписывающий развешанные по дереву потроха. Жизнь вообще чертовски сложная штука, чертовски многогранная… И всякий невольно выбирает ту или иную грань. Соответственно своим вкусам и взглядам. Так вот, какую же выбрал ты?..

— Проводил своего друга? — с несвойственной ей язвительностью спросила Беба, когда он вернулся домой.

— Брось говорить глупости, — недовольно отозвался Жерар, — ты отлично знаешь, что он мне никакой не друг.

— Однако последние дни ты только с ним и пропадал!

— Ты отлично знаешь, почему я это делал, черт возьми! — крикнул Жерар. — И почему я вообще согласился принять его помощь в устройстве наших дел! Ты думаешь, мне самому это нужно? Я никогда не был счастлив так, как в те годы, когда ходил в драных штанах и обедал три раза в неделю! Ты думаешь, я…

— Ах вот что, — сказала Беба. — Почему же ты замолчал? Договаривай до конца, прошу тебя. Раньше ты был счастлив, «в те годы»… Скажи уж прямо — «когда я был один»! Оказывается, во всем виновата я…

— Прости, ты меня неверно поняла, я имел в виду другое. И давай не ссориться из-за Брэдли. Может быть, не следовало затевать все это дело, но я, откровенно говоря, не вижу здесь ничего дурного. Мои деньги сыграли на бирже и сейчас помещены в надежные бумаги… Кстати, на твое имя. Мы с Брэдли никого не разорили. Насколько я понимаю, этим бизнесом ежедневно занимаются тысячи людей, и никому не приходит в голову считать их преступниками…

За обедом они молчали, думая каждый о своем: Беба — о несправедливых и обидных словах Жерара, тот — о так неожиданно и внезапно вставшем перед ним сегодня вопросе. Правильно ли понимал он до сих пор свою задачу? А вдруг он проглядел что-то в жизни, в искусстве? Почему, в конце концов, публика — и во Франции, и здесь — всегда оставалась равнодушной перед его картинами?

Ну хорошо, мнение толпы не всегда является верным. Это известно давно и не нуждается в доказательствах. Но, черт возьми, не слишком ли часто эта бесспорная аксиома служила утешением для бездарности?..

— Скажи-ка, шери… — Беба подняла голову и глянула на него через стол. — Я хочу задать тебе один вопрос. Ты видела все мои картины, что были на прошлогодней выставке, — верно? Нравятся они тебе? Только откровенно!

— Ну нравятся…

— А почему выставка провалилась? Ты никогда над этим не задумывалась?

Обиженное выражение в глазах Бебы сменилось недоумевающим.

— Я не знаю… — Она опустила вилку и пожала плечами. — Выставки вообще часто проваливаются, Херардо, и не обязательно потому, что картины плохи. Мне трудно об этом судить, я ведь не критик…

— Хорошо, — терпеливо сказал Жерар, — я знаю, что ты не критик, но у тебя есть вкус. Мне важно знать мнение рядового зрителя, а никакого не критика, будь они все трижды прокляты. Что могло не понравиться в моих картинах таким вот рядовым зрителям?