Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Со вздохом:

— Халясо…

И совершенно серьезно, даже мрачно:

— Я не умею вилку в нос запихивать.

. . . . .

Полушутя я хотел шлепнуть Машку по попке. Она понимает, что делается это играючи, и, охотно подставив попку, сказала:

— Один маленький попопчик!

. . . . .

Вернулась с прогулки, очень просила почитать ей старую «Мурзилку» — номер за 1948 год, — где напечатана «Повесть о Галиной маме» Георгиевской. Там на картинке девочка Галя получает за маму орден, потому что у мамы забинтованы руки. Эта картинка произвела на Машу большое впечатление. Говорит:

— Я даже ночью сегодня думала об этой тете без рук.

Чтение отложили до вечера. Постараюсь вообще отложить. Чтение не по возрасту.

10.12.59.

— Пустите, пустите…

— Ты куда?

— Тете Минзамал хочу спасибо сказать!

. . . . .

Не пересаливаем ли мы с этими «спасибо» и «пожалуйста»? Может быть, и пересаливаем. Но в этом случае лучше, пожалуй, немного пересолить, чем недосолить.

Говорят: «Не в этом счастье». Вообще-то верно — не в этом. Но отчасти и в этом. Смотря как понимать это счастье. Если грубость окружающих ранит тебя, обижает, мешает тебе жить, то любезность, отзывчивость, дружелюбие — наоборот, жизнь украшают. Мудрость, казалось бы, не велика, а как мало считаются у нас с этим добрым законом, как не хватает нашей молодежи этих «внешних форм»!

Телефонный звонок. Снимаю трубку:

— Я вас слушаю.

Молодой повелительный голос:

— Галю!

Отвечаю как можно мягче и любезнее:

— Простите, вы не туда попали.

И чаще всего слышу в ответ:

— А, черт!..

И скрежет брошенной на рычаг трубки.

Через день, через два или в тот же день попозже — уже другой голос, но опять молодой и опять повелительный:

— Марину позовите!

— Такой у нас, простите, нет.

— Как нет? А, ч-черт!..

Зато как приятно бывает услышать в ответ:

— Ах, простите!..

Или:

— Извините, пожалуйста!..

Редко, но бывает.

Между прочим, заметил, что после этих любезных слов человек никогда не бросает трубки.

11.12.59.

Ездил вчера по делам в «город», на обратном пути зашел в Гостиный двор, купил много всяких игрушек Павлику и немного — Маше.

В числе прочего купил маску — собачью, бульдожью морду, очень похожую на морду Синдбада…

Когда я надел эту маску и заглянул через застекленную дверь в столовую, Машка дико заорала. Конечно, я не ожидал такого эффекта и маску тут же сорвал. Потом по очереди при ней надевали маску мама и бабушка — она и тут орала.

Когда же я предложил ей самой попробовать надеть маску, она сделала это не задумываясь и охотно. Долго с любопытством смотрела на себя в зеркало. Бегала на кухню, пугала тетю Минзамал. Позже пугала шварцевскую тетю Нюру.

. . . . .

Показала мне туфли, которые мама и бабушка купили вчера в подарок Павлику.

— Это моему братишке Павлику.

— Вот он какой большой, — я говорю.

— А когда он жил в Разливе — в прошлом году, — он был маленький. И я была маленькая. Мы вместе были маленькие.

. . . . .

Ведет себя довольно прилично. Правда, с бабушкой у нее казусы бывают.

Проветривается мамина комната. Чтобы дверь в столовую не открылась, к ней приставили стул.

Машка влезает на этот стул.

— Машенька, слезь, — говорит бабушка. — Из той комнаты дует.

Машка сидит.

— Слышишь?

Слышит, конечно, но продолжает восседать на стуле.

Если бы в эту минуту не появился я, Машка оказалась бы победительницей в этой борьбе характеров. Я сказал:

— В чем дело?

И Машка слезла со стула.

Увы, поражение и тут засчитывается бабушке…

. . . . .

Вечером, перед сном, Машка была у меня. Я лежал.

— Маша, — сказал я.

— Я не Маша.

— А кто ты?

— Я девочка Мотя.

— Где ты живешь?

— Я одна живу. У меня мамы нет, и папы нет, и тети Гетты, и Павлика нет.

— Кто же тебе готовит?

— Я сама готовлю. И сама в магазин хожу. И сама в школу хожу.

— Что же ты готовишь на обед?

— Щи, каклетки, потом — компот. И в булочную сама хожу.

— Никого у тебя нет?

— Нет.

— Значит, ты — сиротка?

— Нет, я Мотя.

Пришла мама. Я говорю:

— Ты знаешь, эту девочку зовут Мотя. У нее нет ни папы, ни мамы.

— Да, — говорит девочка Мотя. — И тети Ляли нет. И Синдбада нет.

— А где же твоя мама?

— Она в магазин пошла. И папа тоже ушел.

Это уже не первый случай, когда таким неожиданным образом завершается трагедия одинокой девочки.

12.12.59.

Повесив трубку, я говорю Маше:

— Просят меня для детей рассказ написать.

— Напиши.

— О чем бы написать, как ты думаешь? О Белочке и Тамарочке, что ли?

— Напиши, знаешь, как они белье стирали.

— Об этом я уже писал. Что же я — второй раз буду писать?

— Тогда напиши знаешь о чем? Напиши о «Бемби». У меня есть книжка «Бемби» и есть «Утенок Тим». Напиши о них.

. . . . .

Указательный палец называет показательный.

И объясняет почему: ведь им показывают. И говорят: «Не показывай пальцем».

. . . . .

Пришла ко мне, посмотрела на полку, где еще накануне лежал пакет с бульдожьей маской, радостно засмеялась:

— Павлику послали Синдбада! Я теперь не боюсь сюда ходить.

14.12.59.

Читал ей вечером: Чуковского, Чарушина, Е. Ильину, Одоевского ^* — «Мороз Иванович». Самое, казалось бы, интересное — сказку про прилежницу и ленивицу — слушала невнимательно и даже не дослушала. Зато с восторгом, разинув рот, выслушала стихи Ильиной — о девочке, которая учится ходить. Стихи пришлись, что называется, в самый раз.

. . . . .

Огорчает нас (особенно меня) скверная привычка, которая, кажется, уже овладела Машкой: кусает ногти.

Я знаю, что это такое: сам чуть ли не до тридцати лет не мог отучить себя от этой пагубной страсти. Да, это — страсть, почти наркомания!

Не странно ли, что такие вещи передаются по наследству?

По-видимому, это свойственно определенному темпераменту (до сих пор, до 72 лет, грызет ногти С. Я.). Так же как алкоголизм — не сам же по себе передается!

Как бы то ни было, надо отучать Машку от этой гадости. И чем раньше, тем лучше. Не отучишь в три года — и в пятнадцать будет ходить с обкусанными ногтями.

15.12.59.

Гуляла с бабушкой. Перед тем как укладываться спать, мама принесла ее ко мне. Ах, какая она была славненькая: румяная, ясноглазая, переполненная радостью жизни.

— Там подвале баба Яга живет! — сообщила она мне.

— Под какой Валей?

— Подвале!

Предлогами она, по своей грузинской манере, до сих пор пользуется не часто.

— Под Валей? Может быть, под Люсей?

— Да нет. Под-ва-ле!!!

— Ах, в подвале?

— Да, да, подвале!

. . . . .

— Ты с кем гуляла?

— Куда?

— Не куда, а с кем. С бабушкой, с мамой или с папой?

— С каком папой?

— Что значит «с каком»? «С каким» надо говорить.

— С каким папой? С твоём?

И эти своеобразные «диалектизмы» сочетаются с самыми изысканными «интеллигентскими» оборотами:

— Я спать не хочу, во-первых…

. . . . .

— Ну, довольно, — сказал я. — Иди спатеньки.

— Нет, нет! Лежатеньки!

Спать днем не любит. Предпочитает лежать.

. . . . .

Зашел сегодня в столовую, где Машка в одиночестве играла — переставляла что-то на своей кухне.

— Ты знаешь? — объявила она мне. — Тамара у меня ногти кусает.

— Да что ты говоришь? Какая дрянная девчонка!