Марьина роща

Солдат-рассыльный с книжкой. Наверно, в мастерскую второй автороты, что в лемановской кузне. Не мое дело, пусть идет…

Танька-лыска опять пьяная. И кто только поит такую? Тьфу!..

Двое студентов прошли. Здешние: Славкин Петр и Кутырин Иван. Идут с гитарой, будто на гулянье в Останкино. Нет, в прошлые времена куда лучше умели прикрываться: бутылка водки в кармане — вот тебе и справка о благонадежности… Конечно, это дело жандармское, а только этим студентам верить нельзя. Студент — он или сам забастовщик или рядом стоит… Вот ведь как времена изменились: все знают, на какие гулянья эти двое ходят, с кем встречаются, а вот поди ж ты, жандармский ротмистр не велел их трогать. Они, говорит, неопасные, это у них от молодости. Удивительно! Чтобы в старое время жандарм — ротмистр! — и говорил такое: неопасные! Н-да…

А это кто шмыгнул? Эге, это другое дело! Кажись, на кротовской фабрике слесарит. Такими жандармы интересуются. Хоть не наше дело, а все ж присмотреть надо, куда пошел… Пригодится…

Да-с, изменилось все к худшему. Никогда не бывало столько офицеров. Ну зачем, скажите на милость, офицеру ходить по Марьиной роще? Оказывается, местные — сыновья, значит. Мальчишка, сопляк, а «ваше благородие», еле козыряет. Да прежде Степан Иванович их и не замечал в своем величии, а теперь только и знай, что тянись да козыряй. Это при его-то возрасте и заслугах! Да на этом одном все уважение растеряешь.

Потом околоточный новый обижать стал. Тоже взял манеру — во все дела соваться. Прежде тихо-спокойно мигнет Степану Ивановичу помощник пристава:

— Этот, как его… Бутылкин-то, подлец, оказывается, краденый товар держит. А у Семенова непрописанные живут. Надо бы нынче их проверить.

И Степан Иванович срочно передавал привет Бутылкину и Семенову, и всем от того было хорошо. А теперь околоточный Зверев все под себя подмял, ему мигает помощник пристава, а Степану Ивановичу — шиш!

Ушел бы старый городовой с беспокойного места, да куда пойдешь? На фабрику, в хожалые? Прижился здесь, свой домик, уважение… Хотя какое уважение? Падает уважение, с каждым днем падает…

И шевелятся подвижные ноздри замечательного носа и стараются нанюхать что-нибудь интересное, выгодное.

Война принесла много горя и в Марьину рощу. Одним из первых среди жителей рощи попал на фронт Леша, а сколько было еще взято за эти два года, а сколько пропало без вести! Да и сам район как-то изменился. Он стал теснее связан с городом. Хотя Иван Егорович несколько другого мнения:

— Верно, многие на фронт не попали. Это только сперва всех подряд гнали в окопы, потом стали разбираться. Наши ремесленники больше осели в военных мастерских, в полковых швальнях, сапожных и оружейных мастерских. За некоторых мастеров хлопотали хозяева. Кое-кто сумел добиться бумажки, что его мастерская работает на оборону, и сохранил своих работников.

Так вот поступил чемоданщик Федотов и другим дорогу показал. Достал Федотов бумажку от магазина Офицерского общества Московского округа, что работает специально на этот магазин, и стал называться оборонным предприятием. Как летние маслята, высыпали на Сущевском валу мастерские по обработке металла. Делали они для армии что угодно: пуговицы, котелки, всякую мелкую амуницию, железные коробки для противогазов. В этих мастерских укрывались от призыва военнообязанные. Некоторые здоровяки только числились там, а работали старики да подростки. Редко-редко, и то по доносу соседа, случались проверки; прикроют мастерскую, а рядом сейчас же появляется новая. Ловко орудовали! Аффинажный заводик Порошкова через министерство финансов закрепил своих мастеров, а вот зеркальный фабрикант Алешин совсем ловко вывернулся: достал бумажку, что обслуживает какую-то прожекторную роту запасными зеркалами, и тоже зачислился в оборонцы. Можно подумать, что от этого в Марьиной роще стало меньше ремесленников и больше рабочих. Ничего подобного! Хозяева зачисляли своих мастеров в рабочие только для виду, так как рабочих не прибавилось. Как была Марьина роща до войны мещанской, такой и осталась…

В ГОРОДСКОЙ ЧЕРТЕ

В голубое ясное небо над Россией, подобно стае голубей, взвилось веками выстраданное слово: «Свобода!»

В ту необычайно раннюю весну это заветное слово было у всех на устах. Его не уставали повторять с нежностью, с гордостью, с надеждой: «Свобода!»

Впервые это слово перестало быть условным идеалом, мечтой поколений, приобрело плоть и кровь, стало осязаемым, живым.

А ведь свалились только тяжелые ножные кандалы, руки еще были прочно скованы.

До Марьиной рощи всякая злоба дня доходила с задержкой, и верили ей не вдруг. Февральская революция прошла здесь позже и проще.

Марфуша хорошо запомнила день первого марта. Начался он как всегда, а перед обедом в цех пришли чужие люди и сказали:

— Бросайте работу, бабы, выходите на демонстрацию.

Работницы и внимания бы не обратили: смеются-де мужики, а тут стали выключать моторы. Останавливались «штандарты». Нет, видно, не смеются.

Вышла из конторки Александра Павловна, прожевывая печеную картошку:

— В чем дело? Почему машины остановили?

— Да вы что, бабы, в самом деле ничего не знаете? — удивились мужчины.

— А что мы знаем? Откуда нам знать? Да говорите толком!

— Революция в Петрограде! Понимаете: революция!

— Дай, я им скажу речь, Михаил Васильевич! Я им все как есть расскажу.

— Некогда, Павлуша, некогда. Нам что поручили — речи говорить? Выходи, бабы, за ворота, в город пойдем на митинг! А ну, по-военному: раз-два, левой-правой!

— Стой-ка, шустрый! А хозяин как?

— Хозяин позволяет и прогульное время оплатит.

— Тогда, что ж, девушки, пошли! Посмотрим, какая она, революция.

Выходили все-таки с оглядкой, но нет, ничего. В окне конторы сам хозяин стоял, Иван Гаврилович, и улыбался, как добрый; а седой ежик на голове и бородка торчали сердито.

Революция оказалась интересная, как праздник… Не первый год живет в Москве Марфуша, все-таки кое-что повидала, но такого ни на каком гулянье не было. Народу, народу — ужас сколько! Все радостные, смеются; незнакомые мужчины целуются, как на пасху…

Чем дальше в город, тем дома выше, а людей больше. Идут кто рядами, кто так, поют разные песни нестройно, но, видно, от души. Идут, кричат, красными флагами машут. У многих красные банты, а то просто лоскутки кумача.

Потом стали встречаться автомобили-грузовики, и в них полно вооруженных людей: солдат, студентов и так, в пиджаках. Некоторые солдаты, уставя ружья вперед, лежали на крыльях машин и так ехали. Им кричали «ура» и махали шапками.

До Воскресенской площади так и не дошли, толпа стеной валит. На углу какой-то улицы хриплый дяденька кричал про революцию и махал руками. Ему тоже кричали «ура», но не слушали, шли мимо. Только и поняла Марфуша, что царя скинули и теперь будем жить хорошо.

Вернулись в Марьину рощу, а там новости: приехали вооруженные полицию брать, а в участке никого нет; городовых еще вчера, оказывается, как ветром сдуло, и на двери участка вывеска висит, как бывало только по двунадесятым праздникам и царским дням: «Закрыто».

Людей в участке не было, но оружия нашли немало. Погрузили винтовки, всяких бумаг да книг полицейских накидали. Потом пошли по домам городовых арестовывать. Тут ребятишки помогали, — им ли не знать, кто где живет!

Одного городового нашли в сарайчике за куриным насестом, так и повели его, измазанного в помете.

Жена помощника пристава удивилась: «Как так? Ведь муж еще вчера сам пошел в Городскую думу сдаваться». Жену околоточного Зверева застали в слезах: вчера вечером ворвались какие-то в военном и увели мужа.

Двое городовых успели своевременно уехать в деревню, что подтвердили все жильцы тех домов, а трое со вчерашнего дня неизвестно где.