Летний дождь

— Александр Евгеньевич, Юра, — вышла к ним потемневшая и как-то сразу состарившаяся Валентина Андреевна. — Зашли бы в дом, я говорю…

— Спасибо, Валентина Андреевна, недосуг. Заехал вот попроведать, как вы, — глаза увлажнились.

«Хороший он все же человек, — подумал Юрий. — Отцу было бы с ним легко работать…»

Сели на скамью у палисадника. Помолчали.

— Слыхал я, Юрий Петрович, дом вы решили в Воронино подправить.

Юрий удивился, покачал головой: ничего здесь от людей не укроется. А вслух сказал:

— Хотите узнать: не надумал ли остаться?

— Хочу!

— Надумал, — спокойно объяснил Юрий, — В совхозе нет механика. А я технику люблю и знаю…

— Сергей говорил… Рад, очень рад, — растрогался секретарь.

— Вот справлюсь ли только… Страшновато… Заново все…

— Здесь, я заметил, бытует такая поговорка — от мала до велика козыряют: мы-де не по-банному крыты, — усмехнулся Александр Евгеньевич.

— Вроде не по-банному, — отозвался Юрий.

— Вот и хорошо. С Сергеем вы уже сработались, можно сказать, — обо всем знал этот человек.

— Парень — что надо!

— У меня уже два молодых директора, — не без гордости сказал Степанов. — Ничего, работают! Если Сергей согласится, третий будет.

— Правда? Сергей? — обрадовался Юрий.

— Да пока думает… уломаю! Ну, до встречи, Юрий Петрович! — крепко пожал его руку. — До встречи! — не скрывал он приподнятого решением Юрия настроения.

Когда Юрий шел по двору своего городского дома, соседки вежливо здоровались с ним, замолкали, глядя сочувственно ему вслед, потом начинали судачить, покачивая головами. На площадке этажа встретила его еще одна, вышла к нему, запела:

— Юрий Петрович! Как хорошо! А то я все вас поджидаю, поджидаю! Рина Ивановна с Борисом Александровичем отдыхать уехали, в Гагру. Саша в пионер-лагере! Ему там нравится — на вторую смену остался. А ключ у меня, пожалуйста!

— Не надо, — буркнул Юрий и, не заходя в квартиру, заторопился назад.

Они встретились в самой гуще детского магазина, у отдела игрушек.

— О-о! Мир тесен! — кинулась к нему девушка-студентка, — Здравствуйте! А я уж думала — не увижу вас больше. И в институте ни разу не встретила! — лучились от радости ее глаза.

— Ну как — экзамены позади? — спросил Юрий, с удовольствием рассматривая счастливое юное лицо.

— Позади, слава богу! Вот домой собралась. Тоже племяшам надо игрушек купить, — кивнула она на автомобиль в руках Юрия. — И вы домой?

— Домой. Скажите, — спросил он вдруг, неожиданно для себя. — А что такое аорист?

— Аорист? Вам достался аорист? Ужас! Ну, это древнерусский глагол такой, прошедшего времени. Прошедшего-препрошедшего! Например, «…и встретих друга…». Это значит, не сейчас вот встретились друзья, а давно-давно и навсегда… — И смутилась отчего-то, замолчала. И заторопилась: — До свидания! — Пошла было, обернулась:

— Ой, совсем забыла: а вы-то экзамены сдали?

— Сдал, — засмеялся Юрий. — Кажется, сдал… пока… сдал…

— А сколько еще! — вздохнула девушка.

— Много…

— Много… До свидания! — помахала ему из толпы.

— До свидания! Всего вам!

— И вам того же…

Сидя рядом с отцом в автобусе и крепко держа подаренный ему автомобиль, Санька сказал:

— Как все-таки хорошо, что ты взял меня из этого пионерлагеря, а то я уже так устал отдыхать!

Он так наскучался об отце, что не отставал от него ни на шаг: куда отец, туда и он. Держится за руку крепко, широко вышагивая по деревенской улице.

— Пап, а я теперь всегда здесь с тобой буду жить?

— Как захочешь, Санька. — Юрию не верилось, что сын рядышком, вот он.

— Я захочу сперва с тобой пожить, потом с мамой! — обрадовался Санька.

И в кабинете, где шло собрание актива совхоза, сидел скромненько в сторонке, играл автомобилем.

Собрание вел Сергей, поблескивал смущенно очками.

— Вот, — сказал он, представляя Юрия, — прошу, как говорится, любить да жаловать: наш новый главный механик, Юрий Петрович.

И вдруг замолчал на слове. И все посмотрели туда, куда смотрел Сергей: с портрета улыбался их прежний директор Петр Иванович. И получилось так, будто почтили они в это мгновение минутой молчания память ушедшего от них друга.

И вспомнил Юрий тот далекий день… Отец легко оторвал его от земли, подбросил вверх, посадил к себе на плечи, смеясь. И он увидел с этой высоты золотое сияние поля.

Санька, привлеченный внезапной тишиной, поднял голову и тоже посмотрел туда, куда смотрели все.

— Папа! — спросил он громко. — А почему ты здесь такой старый? — показал на портрет.

И тогда взгляды, как по команде, сосредоточились на Юрии, и все увидели, как он похож на отца. Это обстоятельство, видно, пришлось людям по душе: они оживились, заговорили все разом:

— На такой работе помолодеешь, как же!

— Как две капли воды! Вылитый просто!

— Состарится и твой папка! У нас, брат, спать-отдыхать некогда, только поворачивайся!

— Ну-ну, не пугайте мне молодого специалиста, не пугайте! — басил в этом хоре Сергей.

Санька, оказавшись в центре внимания, улыбался всем милостиво, показывая полые воротца вместо передних зубов.

Оставив сына на попечение Лены и Валентины Андреевны, Юрий с головой ушел в бумажные дела. Но в один из дней не выдержал — решил объехать поля да покосы: Сергей выделил ему старенького «Жигуленка».

Проезжая мимо двора, где недавно Шура с мужем качали в половике дочку, с надеждой посмотрел туда. Нет, сегодня никого там не было. Почему-то без всякой связи вспомнилась недавняя встреча со студенткой в «Детском мире».

У березово-осиновой рощицы, любимой им с детства, притормозил, вышел, глотнул жадно сухого покосного воздуха. «Да что, в самом деле! Сколько можно одному-то! Без тепла да без семьи?» Так прямо и подумал — такими вот никогда в жизни не приходившими на ум словами: «Сколько можно без тепла да без семьи…» «Возьму да и женюсь на ней! Вот осень придет, уборку закончим — поеду, разыщу ее в этом институте, скажу: так и так — за тобой приехал! И — днем — кафе! Вечером — ресторан! А что? Я им нравлюсь!» — обо всех сразу подумал самоуверенно: и о той попутчице — пальцы в золоте, и о фельдшерице Танечке, и о продавщице Груне, и о многих других. Из травы глядела на него, казалось, насмешливо глядела розовощекая сыроежка. «Если починовнее, поважнее найду гриб, то согласится она», — загадал вдруг и усмехнулся озорному своему суеверию.

Прошел пару шагов, затаив дыхание, и ахнул: приподнимая бурый верхний слой даже не земли, а сопревшей, присыпанной старой хвоей листвы, круглыми бугорками, величиной то с пряник, а то и с пятачок, хоронились от неопытного глаза братцы-груздочки. Захмелев от такой удачи, высвобождал Юрий из убежищ белые молодые, крепенькие грибочки, подносил каждый к лицу, не мог надышаться густым их ароматом. Сложил аккуратно груздочки на сиденье, покатил дальше.

Ехал, мечтал. И не такой уж нереальной начала казаться ему эта озорная его затея. А хорошо бы не откладывать… Эх, не узнал, откуда она… А то — опять бы с пучком ягод к ней. «Ой! Землянка! Мне папка всегда приносил веточками…» Ну, и так далее…

Ехал и, как говорили в деревне, «присбирывал» так, да и ррраз! Сел в нырок!

Вышел, огляделся: «Вот тебе и — днем — кафе, вечером — ресторан». В тот же нырок он угодил-то, главное дело, из которого (давно ли?) товарища Степанова добывал.

Только подумал так, а тот легок на помине — катит на своем синем «Москвиче». Остановился, вышел, руки в боки, и давай хохотать над Юрием.

— И тросика, конечно, у тебя нет с собой? — спрашивает.

— Нет, — отвечает Юрий. — Зато топор есть.

— Топор-то теперь и у меня есть!

И, вооружившись топорами, не сговариваясь, шагнули они с проселка в лес, искать подходящую сухостоину для слеги…

1981–1982

Рассказы

Живи, Мария!

С тех пор как Мария лежит в больнице, она вроде бы и не сыпала вовсе, а так — забывалась на время и в забытьи этом чутко прислушивалась к себе: будто было в ней теперь все из яичной скорлупы — чуть неладно повернешься, и хрупнет нутро. Вот и жила, притаившись, сторожко.