Арина (Роман, повести)

И больше Катя не следила за Дмитрием: она работала. Катя старалась стричь и брить так же, как она это делала, когда рядом находилась худенькая женщина с белыми волосами. Проходила она мимо и все разом видела: как пальцы держат расческу, под каким углом ходит бритва, когда ножницы делают лишний захват. Протасова успевала заметить самую, казалось бы, неуловимую неточность при движении инструмента в руках учениц, она по звуку ножниц или бритвы определяла степень их остроты, секунду поглядев на человека, могла безошибочно сказать, какой фасон стрижки сделает его самым красивым.

Эта старенькая женщина в пенсне с золотой оправой любила Катю, она считала ее самой способной ученицей и уверяла, что у нее руки быстрые, как у музыканта, и нежные, как бархат. Протасова гордилась своей профессией и печалилась, что молодежь теперь с неохотой идет в парикмахеры. «Похвально сеять хлеб и добывать уголь, — говорила она, — резать металл и покорять космос. Но не менее похвально быть и парикмахером. Без него не обходились еще ни цари и ни короли, ни полководцы и ни вожди, ни ученые и ни поэты. Запомните, мои девочки, ваша профессия всегда нужна людям. Ведь человек должен быть красив не только душой, он обязан быть красив и внешне. И помочь ему стать таким — дело рук ваших и вкуса».

Минут через десять Катя крутнула кресло и к лицу Дмитрия поднесла ручное зеркало, стала его поворачивать так и этак, чтобы тот мог увидеть в большом настенном зеркале свою голову сзади и сбоку. И сама она опять наблюдала за Дмитрием, теперь ей это уже надо было обязательно. Ведь люди-то все разные, кто открыто говорит: «Вот спасибо, хорошо подстригли, теперь только к вам буду ходить». Или: «О, сразу лет на десять помолодел, хоть опять под венец становись». А кто этого не скажет, только скупо попрощается, не то и совсем уйдет молча. Но Катя все равно должна знать, доволен ли и такой человек, и она напряженно следила за Дмитрием, волнуясь, ждала, как оценит он ее работу.

Дмитрий сначала провел рукой по щеке, погладил подбородок, потом слегка тронул затылок, словно бы проверил, на месте ли он, и, заглядывая в зеркало, поправил еще галстук. И по тому, как он все это делал, и по тому, какой свет пошел в его серых глазах, Катя поняла: стрижка ему понравилась. И сразу куда девалось ее напряжение, она вдруг почувствовала, как выступают у нее сладкие мурашки радости, как катятся они волнами по всему телу. А когда Дмитрий поднялся с кресла, кивком головы поблагодарил ее и, не сказав ни слова, пошел к кассе, в меру стуча высокими каблуками добротных туфель, Кате стало обидно, что он ее не узнал, и ей почему-то во всех подробностях вспомнился тот февральский вьюжный вечер.

Катя тогда разносила пригласительные открытки избирателям и уже позвонила в последнюю квартиру, но ей почему-то там не открывали. Она подумала, что нет никого дома, и хотела уходить, как уловила за дверью легкий шум и вроде послышались шаги. Катя еще позвонила, и на сей раз глуховатый женский голос недовольно спросил:

— Чего там?..

— Агитатор это, — сказала она.

За дверью что-то задвигалось, наконец ключ в замке медленно повернулся и Катю впустили. Открыла ей маленькая старушка, одетая в поношенное зимнее пальто, застегнутое на все пуговицы. Голову старушки покрывал большой пуховый платок. Катя посчитала, что она только сейчас пришла с улицы и не успела еще раздеться, но потом увидела мальчика лет четырех, тоже закутанного в теплые вещи, и тогда лишь заметила, как холодно в квартире.

— Вот, пожалуйста, голосовать приходите, — Катя протянула старушке пригласительные открытки. — В воскресенье народных судей избираем.

Старушка немного подержала в руках открытки и положила на стол.

— Как же, голосовать-то придем, — сказала она. — Вы, голубушка, не беспокойтесь, придем обязательно.

— А что у вас так холодно? — поежилась Катя.

— Замерзаем уж который день, — пожаловалась старушка. — Батарея совсем не теплится. Мы только и спасаемся на кухне. Конфорки вот все запалю, и сидим там, отогреваемся.

Катя тут же подошла к окну, потрогала батарею. Она была совсем холодная, горячая вода в ней и не ночевала. А на вид вроде исправна: ни трещин, ни потеков не было видно.

— Давно не греет? — спросила Катя.

— Нынче уж третий день, как стала ледяная, — пояснила старушка, пряча в рукава слабо гнувшиеся от холода руки. — Сами-то мы ничего, терпим, а вот за него боимся, долго ли простудиться дитю малому, да и слабенький он у нас, болеет часто.

Мальчик сидел на диване, был он в заячьей шапке, цигейковой куртке и белых фетровых валенках. Шапку ему надели, видимо, отцовскую, которая свисала наперед, закрывая чуть ли не все лицо.

— А мне тепло-о, — протянул мальчик слабеньким голосом. — Только тут маленько холодно, — показал он на ноги.

Старушка взяла с кровати подушку, положила внуку на колени, ласково запричитала:

— Миленький ты мой, ноженьки у него замерзли, лапоньки закоченели…

— А что с отоплением? — озабоченно спросила Катя. — Слесарь-то к вам приходил?

— Да разве его дозовешься, — с горечью махнула рукой старушка. — Дочка два раза заявляла в домоуправление, а он все одно не идет. Мука вечная с нашим слесарем, только и ждет, чтоб на водку дали. Тогда в один момент прибежит. А где нам давать, у нас каждый рупь на счету. Ребенку вот всякое нужно, витамины там разные, одежонка. Старшой внучок на действительной служит, тому то пятерку, то десятку посылаем. Денег-то, что ему положено, на одни папиросы не хватает. Откуда ж нам еще слесарю давать?..

Слушая старушку, Катя злилась на слесаря и зачем-то пыталась представить, как он выглядит. Он казался ей таким вертлявым, узкоплечим, с нечисто выбритым лицом и татуировкой на руке и где-нибудь еще на груди. А чем яснее он ей виделся, тем больше она злилась, и все крепче становилось у нее желание пойти и разыскать этого уже противного ей человека.

— Попробую я слесаря поискать, — сказала Катя, поправляя платок и надевая варежки.

Старушка тяжко вздохнула, сказала вяло:

— Пустое дело, родненькая. Он средь бела дня от людей прячется, а вечером его и подавно не сыщешь. Зря и время не трать, поди, без нас забот хватает.

Но Катя все-таки пошла разыскивать слесаря. Старушка не помнила номера его квартиры, а только знала, что она ниже, под ними, и Катя спустилась на первый этаж, у игравших в подъезде мальчишек спросила, где живет слесарь, и позвонила в квартиру, дверь которой, как ей сказали, была обита черным дерматином.

Открыл Кате, как потом выяснилось, сам Дмитрий, не спрашивая, кто звонит, он распахнул настежь дверь и, жестом приглашая войти, сказал вежливо:

— Прошу вас, пожалуйста.

Был он в белой рубашке и модном пятнистом галстуке, видно, собрался куда-то идти. Катя прошла вслед за ним сначала в полутемный коридор, потом в комнату. А пока шла, подумала, что мальчишки, пожалуй, пошутили, попала она в квартиру не слесаря, а кого-то другого, так как и внешний вид Дмитрия и его манеры слабо вязались с тем слесарем, которого ругала старушка и каким он представлялся ей самой.

Войдя в комнату, Катя сказала, по какому она делу. Дмитрий пожал плечами и секунду-другую смотрел на нее как-то по-особому, будто хотел в Кате признать человека, которого долго-долго искал, а затем вдруг смутился и поглядел в окно. За то время, пока он отвел глаза в сторону, Катя успела заметить, что вчера или днем раньше Дмитрий был в парикмахерской и подстригался у мастера случайного. Высокая стрижка ему совсем не шла, она делала его лицо угрюмым и простоватым.

— А вы поздновато пришли, — улыбнулся вдруг Дмитрий и прищурил серые задумчивые глаза. — Рабочий день ведь давно закончился.

— Но это совсем рядом, сто девятая квартира, — сказала Катя, глядя на него с надеждой.

Дмитрий снова улыбнулся, разводя руками, ответил:

— Нет, нельзя закон нарушать.

— Какой закон?

— Об охране труда. Ведь у слесаря тоже нормированный рабочий день, как у всех граждан.