Всего лишь несколько лет

И Оля говорит из своего угла:

— Ты не волнуйся, Сема. Что делать? Подождем.

Глава четвертая

МАТЬ И ДОЧЬ

В середине октября выдался на редкость теплый и светлый день. Но солнце, заглянув во флигель, лишь выделило убожество полуразрушенного жилья: пятна сырости на стенах, трещины на потолке, щели в углах и на полу.

Жильцы были не в духе. Варвара Снежкова стояла на кухне с повязкой на лбу; накануне она работала до двух ночи и теперь мучилась мигренью. Примус не разжигался, спички падали из рук. А тут еще, откуда ни возьмись, под самой раковиной показалась большая глазастая крыса. Не обращая внимания на крик Варвары: «Ух, чума, зараза!» — она продолжала стоять на месте и с любопытством поводила носом.

С тех пор как одна из наглых тварей пробралась на антресоли и напугала маленькую Миру, а с Полей сделалась истерика, у жильцов к крысам появилось больше, чем отвращение, — суеверный страх. И теперь, уже после того как исчезла крыса, у Варвары долго дрожали руки, а Вера Васильевна Шарикова с беспокойством осматривала свой образцовый столик.

— Как бы она не принесла нам беду!

Это было через два дня после посещения агитатора, который говорил о будущей войне и о диверсантах, засылаемых врагами. И даже прочитал стихи советского поэта, где некая девушка Маша — тоже Маша! — заразилась от подосланной крысы и умерла. Жильцы были подавлены, а Варя высказалась по-своему:

— Такая-то жизнь наша! В новый-то дом диверсант не проберется!

Справившись наконец с примусом, она вернулась к себе в комнату, где ее старшая сестра, Екатерина Александровна, сидела за швейной машинкой и строчила.

Екатерина Александровна! Варе смешно, когда ее сестру называют по имени-отчеству. Худенькая, с нежными чертами лица и большими темно-голубыми глазами, Катя не то что молодо выглядит, но как-то не похожа на старшую. И Варвара поучает ее, опекает и так же, как и соседку Полянскую, называет блаженной. Это сложное понятие: напрасная доверчивость, безрассудная доброта и необоснованные надежды.

Сердито расставляя посуду на столе, Варвара бросает:

— Обедать будешь, что ли?

— Немного подожду, — смущенно отвечает Катя.

— Первый раз вижу такое. Правду говорят, что иная графиня не так балует детей, как простые женщины.

— Оно и понятно… После обеда зайди к Битюговым, — говорит Катя, — я уже не успею, а она одна.

— Да у нее там все есть.

— Все равно зайди.

— Это новое лекарство, что ли?

— Очень старое, Варя.

Что это за лекарство, Катя Снежкова хорошо знала. Тринадцать лет назад оно ей помогло. Да, почти тринадцать лет прошло.

…После рождения Маши, которое произошло вполне благополучно и даже легко, у Кати вдруг неизвестно отчего поднялась температура. Осложнений не было, но температура не спадала. И Катя лежала как пласт в те часы, когда ребенка не было рядом. А когда его приносили, она смотрела на него с жалостным недоумением. Девочка была какая-то синяя, длинная и худая, с широким носом и прыщиками на лбу. Только за насмешку можно было принять слова больничной нянечки, что новорожденная красавицей будет. Но как ни огорчал Снежкову странный вид дочери, не в этом было ее главное тайное горе.

В каждой больнице попадаются одинокие существа, которые не получают ни передач, ни писем. В то время как соседкам по палате каждый день приносили подарки и записки да еще по телефону их вызывали (телефон стоял у каждой кровати), Катя не получила ни одной записочки, ни одного поздравления. И некому было звонить: ее сестра Варюша жила в деревне у дальней родственницы и ничего не знала о Кате.

Весь день слышала Катя рассказы молодых матерей об их счастливой жизни, слышала, как они по телефону говорят — горделиво и капризно. И днем, и ночью лежала она всеми забытая, и ей приносили беззащитное, никому не нужное дитя. Она даже не думала о том, как будет жить в общежитии с девчонкой, — только о своем одиночестве. «Никого у нас нет», — шептала она, кормя младенца. А ночью стонала. Сестра подходила, спрашивала: «Что болит?» — «Ничего не болит, только тяжко».

Тогда акушерка Розалия Осиповна Полянская решила принять свои меры. Они с Катей еще не знали друг друга и жили в разных домах, но акушерка наблюдала: это был не первый такой случай в ее практике. В один из дней, проснувшись, Катя увидела, что ее столик завален подарками. До самого обеда звонили девушки из общежития и мастерской, справлялись о новорожденной и предлагали красивые имена, вроде Эльвиры и Сильвы.

Чуткая от природы, Катя догадалась, что дело тут не просто: вмешалась чья-то добрая душа. Ну что же: кто-то подумал о ней.

И она стала поправляться.

Потом пришла еще одна радость: в квартире, где жила Полянская с восьмилетней дочкой Полей, освободилась комната и заведующая мастерской выхлопотала ее для Снежковой. Возможно, что и Розалия Осиповна просила об этом. После общежития — отдельная комната! Теперь, став на ноги, Катя решила выписать из деревни младшую сестру.

Так после горя приходит облегчение. Грех жаловаться. Единственное, что тревожило Катю, — это то, что за последнее время Маша сильно вытянулась, стала выше матери и тетки, но никак не поправлялась, не полнела. Не слишком ли она устает? Уже пятый год Маша учится музыке, и на днях учительница прямо сказала, что это должно в будущем стать Машиной профессией.

Даже непонятно, в кого она уродилась, такая музыкантша? Разве в беспутного отца — баяниста, который бросил дочь до ее рождения? Еще во втором классе учительница пения обратила внимание на Машу и направила ее в районную музыкальную школу. Там Маша сыграла по слуху пьеску, под названием «Грустная песенка», и мелодию «Мой Лизочек». Учительница сказала, что аккомпанемент к «Лизочку» Маша подобрала сама.

Катя даже испугалась немного. Где же девчонка выучилась играть? Неужели в школе, на переменках? Елизавета Дмитриевна Руднева, преподавательница музыкальной школы, стала хлопотать в Музпрокате о пианино. А пока Маша занималась у нее дома.

Снежкова приходила за дочерью к самому концу урока, чтобы не мешать. Но учительница часто заставляла девочку повторить пьесу.

— Знаете ли, какое свойство я открыла в вашей дочери? — сказала она однажды. — У нее так называемый цветной слух.

Катя робко подняла глаза.

— Мне трудно объяснить вам это явление. Могу только сказать, что, слыша некоторые сочетания звуков, такие люди видят определенные цвета. Ну-ка, Машенька, покажи свой спектр.

Маша взяла несколько аккордов.

— Это красный цвет, — сказала она, повернувшись к матери.

Потом пробежалась быстро по клавишам и прибавила:

— А это — зеленый.

И Кате действительно почудилось что-то зеленое, вроде змейки.

— Такой слух был у Римского-Корсакова, — с гордостью сообщила Елизавета Дмитриевна. — А также у Скрябина.

Снежкова постеснялась спросить, кто они такие, но и она почувствовала гордость.

Через восемь месяцев привезли прокатное пианино. Варвара, как и следовало ожидать, не одобряла эту затею с музыкой, но ей пришлось подчиниться новым порядкам: на этот раз старшая сестра решительно объявила свою волю.

Катя не осмеливалась давать оценку самой музыке. Все, что играла Маша, даже гаммы, было для нее священно. И если Кате нравилась какая-нибудь мелодия, это даже пугало ее.

Так странно сознавать, что родная дочь, которая целиком от тебя зависит, — особенная личность, талант. Как же учить ее уму-разуму? Не она ли тебя научит? Курица высидела орленка…

Эти мысли тревожили Катю, но она повиновалась инстинкту: не вмешиваться в то, что ей недоступно, зато не жалеть сил в том, что в ее власти.

К двум часам она стала с волнением прислушиваться. Вот они, знакомые, легкие шаги. И еще чьи-то. Пожалуйста, милости просим.