Юность, 1974-8

— А что? — Нюся встряхнула влажными, распрямившимися волосами, — Идея. Как ты считаешь?

— Можно пойти, — согласилась Валя.

Димин дом и вправду был совсем рядом. Маленькая современная квартира. Две комнаты, довольно низкие потолки. И в коридоре каждый метр использован с расчетом: книжные полки, стенной шкаф, журнальный столик на кривых ножках. На кухне плита в нише, над плитой в ряд на гвоздиках сковородки, чапельник, разливательные ложки. Треугольные табуретки, окрашенные в синий и зеленый цвет. И на столе клеенка в красных зигзагах по голубому фону.

— Модерновая обстановочка, — сказала Нюся, — все как в журнале мод.

— Есть хотите? — спросил Дима.

— Конечно. А вы?

— Я тоже. Тут мама оставила мне чего-то…

— Мама оставила вам, — сказала Валя. — а мы-то при чем?

— На всех хватит. Вот мозги жареные, будете?

— Мы — за, — сказала Нюся.

— Вот вы и будете их есть.

— А вы? — спросила Валя.

— Ни за что.

— Почему?

— Как вспомню, что этими самыми мозгами уже кто-то думал…

Валя и Нюся засмеялись.

— Это кто же, корова думала?

— Ну и что же? Корова тоже по-своему ворочает мозгами…

— Зачем же тогда мама оставляет вам мозги, если вы их не любите?

— А я не говорю ей, что не люблю.

— И как же вы обходитесь с ними?

— Весьма обыкновенно. Отдаю собаке. У нас во дворе собака живет, в общем-то ничейная, но все ее кормят…

— На этот раз у собаки будет разгрузочный день, — решительно заявила Нюся.

— Да будет так!

Дима зажег лампу, два белых плафона, в середине голубой.

— Со светом уютнее, — сказала Валя.

— Особенно, когда дождь.

Дима глянул в окно, по стеклу текли потоки. Вдали загремело.

— Вот вам все вместе, и гром и дождь. Ну, так как, будем чай пить? У меня есть конфеты «Золотой ключик» и мармелад.

— Конечно, будем, — обрадовалась Нюся.

Он налил чай в белые фаянсовые чашки, поднял свою.

— Давайте чокнемся на брудершафт.

Нюся вскинула на него коротенькие ресницы.

— На брудершафт? Тогда нужно вино.

— У нас нет вина, и потом я не пью, не люблю пить.

— А на брудершафт нужно целоваться, — кокетливо произнесла Нюся.

— Будет тебе, — оборвала ее Валя.

— Значит, на «ты», идет? — спросил Дима.

Он все время обращался только к Вале, но Нюся первая отвечала ему. И он опять смотрел на Валю и ждал, что скажет она.

Нюся ничего не замечала и говорила больше всех. Хотя никто не спрашивал ее, рассказала о себе все как есть.

— Сперва мы жили в Челябинске, а потом мой отец получил перевод в Москву, и теперь мы живем в столице, точнее, под Москвой, — говорила Нюся, поджимая губы, должно быть, наслаждаясь тем, что находится в центре внимания. — Мой отец — директор клуба. — Она снова улыбнулась особенной, как отметила Валя, улыбкой, показав широкие розовые десны с мелкими зубами. — Если хочешь, приезжай как-нибудь, я тебя поведу в наш клуб, там бывают такие картины…

— Спасибо, — сдержанно ответил Дима, — а где этот самый клуб находится?

— В Калошине.

— В Калошине? — Карие Димины глаза изумленно расширились. — Это же по одной с нами дороге.

— Как по одной дороге? — одновременно спросили Валя и Нюся.

— У нас садовый участок в Мизгирях, папа и мама вчера уехали туда. Слыхали, Мизгири — вторая остановка после Калошина?

— А как же? Конечно, знаю, — сказала Нюся. — Вот и приезжай, когда будешь на своем садовом участке, ехать недалеко…

Дима посмотрел на Валю.

— Ты тоже там будешь?

Валя кивнула:

— Да, я у Нюси жить буду.

— Долго будешь там жить?

— Удивительно, — с обидой произнесла Нюся, — стало быть, если я приглашаю, этого недостаточно, надо, чтобы еще и Валя была…

— Да нет, ты меня не поняла, — смутился Дима, — просто я хотел знать, вместе вы живете или отдельно?

Нюся поверила ему, потому что хотела поверить. Сощурила глаза, облизнула губы, чтобы стали поярче.

— Мы учились в одной школе в Челябинске. А потом, когда я уехала, мы с Валей переписывались, и она приехала ко мне из Челябинска погостить…

— Все понял? — усмехнулась Валя.

— Как будто все.

Валя отставила свою чашку. Свет лампы освещал ее смуглое лицо, выделяя высокие скулы, длинные густые брови, выгоревшие, словно бы полосатые волосы: одна прядь светлее, другая темнее.

— Твоя подруга мне рассказала о себе все, — начал Дима.

Нюся загадочно улыбнулась.

— Далеко не все…

— Хотя бы в общих чертах. А вот о тебе, Валя, я ничего не знаю.

— А что бы ты хотел обо мне знать?

— То, что ты захотела бы мне рассказать.

— Вот как, — сказала Валя. Задумалась, сдвинув длинные брови. — Давай так: встретимся еще раз, и тогда я тебе расскажу о себе.

— Ладно, договорились.

— А дождь перестал, — напомнила о себе Нюся.

— В таком случае пошли, — отозвалась Валя.

— Я провожу вас, — предложил Дима.

— Подожди, сперва мы помоем посуду…

— Нет, Валя, это уж мое дело.

— Ну, как знаешь…

Нет, они не то чтобы плохо ко мне относились. это не так… — Наклонив голову. Валя покусывала травинку. — Им было всегда не до меня. Я им, если хочешь знать, была постоянно в тягость.

— Зачем же они взяли тебя? — спросил Дима.

— Не рассчитали.

Провела ладонью по его горячему плечу.

— Ложись на спину, а то сгоришь.

Он повернулся, прикрыл рукой глаза от солнца.

— Я их звала папой и мамой и не знала, что они не родные. А после все равно узнала, только это случилось много позднее.

— Кто они такие?

— Папа работал в отделе снабжения завода. Это у нас, в Челябинске. Ты бывал когда-нибудь в Челябинске?

— Нет, никогда.

— Большой город. Там заводов очень много.

— Это я знаю. Читал.

— Папа был постоянно в разъездах, он, что называется, толкач.

— Фельетонный тип, стало быть.

— Но вкалывал будь здоров! То в Горький едет выбивать какие-то машины, то на Дальний Восток, то в Сибирь или на Алтай, а мама только одно знала — лечиться. Каждый день ходила в поликлинику то к терапевту, то к хирургу, то еще к кому-нибудь, каждый день находила у себя новые болезни…

— Папа или мама — кто из них был лучше?

Валя обхватила колени обеими руками. Волосы ее отливали на солнце золотом.

— Папа был сладкий, не любил ни с кем портить отношений, всегда всем говорил приятные вещи. Вот, например, идем мы с ним по нашей улице, а там все кругом знакомые, и он каждого остановит, каждого расспросит, как здоровье, как дела, и непременно накажет поцеловать жену и детей… — Она усмехнулась. — Только и слышишь бывало: Клавочку поцелуйте, Симочке мой привет, Верочку обнимите…

— И имена не путал?

— Что ты!.. Это все в нем было от профессии. Даже помнил, как зовут тещу или племянницу.

— Такие люди большей частью бывают фальшивыми, — сказал Дима.

— Фальшивыми? Не знаю, я этого не почувствовала. Такой уж он… Толкач, одним словом.

— А мама?

— Мама лечилась.

— Это была ее профессия?

— Да, вроде. У нас на подоконнике навалом стояли пузырьки, коробочки всякие — все ее лекарства.

Помню, я однажды спросила маму: «Почему это у всех на подоконниках стоят цветы, а у нас одни лекарства?»

— Ты не любила родителей, — не то спросил, не то сказал Дима.

— Я хотела любить, но как-то не получалось.

— Может быть, ты чувствовала, что и они к тебе не очень?

Валя помолчала, подумала.

— Нет, не то, чтобы не очень, просто им все время не до меня было.

Дима приподнялся, сел рядом с Валей.

— Ты изо всех сил стараешься быть справедливой.

— А тебе это нравится?

— Даже очень.

— Ну и вот, они не обращали на меня никакого внимания. Скажем, Новый год, у всех дома елка, а у меня нет. И мне завидно до черта! Как-то я спросила папу, почему у нас нет елки, а он отмахнулся: «Я же совсем замотался, какая там елка!» А мама чуть даже не заплакала: «Ты бы лучше меня пожалела, я вся изболелась, до елки ли мне…»