Лесные братья

— Плохо, — послышались голоса, — ты, брат, ее кругом, кругом палку пускай.

— Эх, рука человека не поднимается на божье добро, — проговорил рыжий мужичонка, покачивая головой.

— А ну дай, дядя, может, у меня подымется?

Алексей поплевал на ладонь, сощурил глаза, нацелился Тяжелая палка со свистом ударила в самую середину по четверти и, перевернувшись, разбросала далеко в стороны осколки разбитых бутылок. Тяжелый запах спиртового пара пошел от разгоряченной земли.

— Эх, Лексей Иваныч, — почесывая голову, с нескрываемым сожалением проговорил рыжий мужичонка. — Всю бы улицу напоить можно. Думал хоть раз в жизни вволю и то не пришлось!

И мужичок, понурив голову, отошел в сторону. Потом, вытащив из кармана утаенный штоф, он выпил его из горлышка, утерся рукавом и начал было петь что-то очень жалобное, но, заметив в окне через улицу высунувшееся лицо своей бабы, раздумал петь и, не обращая внимания на ее окрики, торопливо завернул куда-то за угол.

Срочно в Александровский поселок из Перми были вызваны усиленные наряды жандармов и полсотни конных ингушей. События начали принимать угрожающий характер. В течение двух — трех недель с момента появления боевиков было совершено несколько убийств и экспроприаций. Последним актом неуловимых было ограбление заводского кассира, у которого «лесные братья» отобрали свыше семи тысяч рублей. Каждый день приносил александровским рабочим что-нибудь новое. Уже часто народная молва приписывала давыдовцам легендарные поступки. Например, упорно уверяли, что якобы Алексей Давыдов вместе со Лбовым явился однажды к пермскому губернатору под видом просителя, пробыл у него некоторое время и ушел, оставив записку: «Дурак за добычей бежит, когда она у него под боком лежит».

Несмотря на явную неправдоподобность многих таких легенд, им охотно верили и охотно делились ими друг с другом.

В это время группа усилилась еще несколькими боевиками, в том числе александровским рабочим Деменевым который, будучи арестован полицией, на полном ходу поезда убежал от охранявших его жандармов, выпрыгнув в открытое окно вагона.

Нужно было доставить еще оружие и патроны. Алексей предложил Студенту отправиться в Соликамск и через указанного ему человека достать все необходимое и привезти сюда.

Вообще в этот период Алексей проявил много предусмотрительности. Так, например, он установил несколько пунктов, к которым, в случае неудачи, должны были собираться боевики; связался с аптекарем и через него доставал необходимые медикаменты. А самое главное — вверх по речонке Лытве на глухой лесной поляне облюбовал место для зимовки и приказал рыть землянки. Всюду и везде он появлялся сам, подбадривал, указывал и сорганизовывал.

Но полиция работала тоже. Губернатор Болтников, перепуганный тем, что, помимо Лбова, начинает организовываться другая самостоятельная «шайка», отдал категорическое распоряжение: не щадить ни сил, ни затрат и тотчас же ликвидировать дружину «лесных братьев», не давая ей возможности разрастись и окрепнуть. Окрестности Александровска начали наполняться незнакомыми, неизвестно для чего явившимися людьми, а в поездах, проходивших от Усолья к Чусовой, можно было заметить нескольких без толку разъезжающих взад и вперед все одних и тех же лиц.

Удивительные приключения Али-Селяма

— Конечно, — проговорил Али-Селям, опрокидывая в глотку стакан пива, — конечно, если разобраться подробно, то все в этом мире суета и видимость!

Но Лонжерон не любил вдаваться в философские размышления и ответил лениво:

— Ну понёс!.. Чушь все, дядя, говоришь!

— Конечно, видимость, — продолжал Али-Селям, опрокидывая еще стакан. — Возьмем, к примеру, меня. Какой я басурманский факир с этаким богопротивным именем, если я, скажем, не только у этих египтян не был, но даже ни одного настоящего фараона в глаза не видал! Я даже, сказать по правде, не знаю вовсе, какие такие фараоны бывают! Или, к примеру, почему ты есть Лонжерон, когда ты вовсе не Лонжерон, а Гавриил Петухов, мещанин Тамбовской губернии? Ну, скажи, пожалуйста, где же тут истина? Нету истины!.. Потеряна истина! Погрязло человечество во грехе и беззаконии, и каждый норовит как бы друг друга обмошенничать!

И Али-Селям, горестно опустив захмелевшую голову на руки, вздохнул, глубоко печалясь о неразумности людской

— Ну — ну, опять завел, — ответил Лонжерон насмешливо. — Почему да почему, да все потому! Ежели я, скажем, не Лонжерон, то публика билеты покупать не будет! Потому каждый думает: черт его знает, может, это и настоящий Лонжерон? Ну, а если написать Гаврила Петухов — плюнет зритель и отвернется! Ей-богу, отвернется! Ну скажи, пожалуйста, что русский Гаврила показать может? Да этот самый Гаврила, может, осточертел уже зрителю, когда он и без того каждый день глаза мозолит! Да он хоть лоб расшиби, а никто ему, Гавриле, не поверит! Где, скажут, такое возможно, чтобы простой мужик Гаврила и все тайны черной магии постичь мог? Ясно, скажут, обман и жульничество!

— Суета все! — упрямо повторил Али-Селям. — Кабы достать мне настоящий паспорт, так я бы давно опять в иноки!..

Но тут он замолчал, потому что Лонжерон сильно толкнул его кулаком в бок, ибо совсем рядом с ними, положив голову на руки, спал человек. А черт его, человека, знает, может быть, вовсе и не спал?

— Вот, старый дурак, будто тебя кто за язык тянет, — сердито проговорил Лонжерон, выходя из пивной. — Да тебя, болвана, если одного пьяного оставить, ты бог знает что выболтаешь! Кабы н-а-с-т-о-я-щ-и-й, — передразнил он, — услышал бы полицмейстер, он бы тебе прописал настоящий! Видел — рядом человек сидел, может, это шпион какой! Вот придут завтра да засадят тебя в каталажку, а то еще по этапу на твой Афон отправят!

— Ну, что ж на Афон, — заплетающимся языком попытался оправдаться Али-Селям. — Я и сам рад на Афон! На Афоне — тишина, кельи, смиренные иноки! А благолепие какое! Господи, какое благолепие, яко на небесах, а к тому же и трапеза!

— Трапеза… — прервал его сердито Лонжерон, подталкивая рукой в спину, — тебе настоятель покажет трапезу' А куда, скажет, недостойный раб Симеон, деньги, собранные на построение храма, ты девал? А заковать, скажет, этого сукина сына Симеона в железные кандалы и посадить его в самый темный подвал! Вот тебе и будет трапеза!

Соломон Шнеерман, увидав, что приятели успели уже накачаться, начал их отчитывать:

— Пьяницы вы несчастные, только сошли с парохода и успели уже! Двадцать лет театр держу, всякий роскошный театр держал! По восемь человек труппы держал, не считая звериного состава, а никогда таких негодных людей не видел! Ну, начнутся представления, что скажет публика? «Какие же это замечательные артисты, если мы этих иностранных артистов под заборами пьяных ежедневно видим?» Да разве я вам не говорил, что сегодня театр надо устраивать! Что же я, по-вашему, один театр буду устраивать! Работы столько, что втроем не переделаешь! Двух досок в крыше не хватает, дверь не запирается, да еще эти негодяи мальчишки такое во всех углах наделали, что и сказать прямо невозможно! Да туда сейчас и свинья носа не сунет, не только благородный зритель, особенно ежели с дамой!

Долго он ругался и перестал только тогда, когда заметил, что Лонжерон исчез куда-то, а Али-Селям мрачно похрапывает, опустив голову на грудь.

Проснувшись утром, Али-Селям возымел сильное и вполне законное желание опохмелиться. Но ввиду того, что Соломон Шнеерман усомнился, как бы это опохмеление не послужило толчком к очередному пьянству, категорически отказался выдать Али-Селяму просимый им аванс в сумме 20 копеек. Али-Селям попробовал было сунуться к Лонжерону, но Лонжерон тоже не дал, опасаясь, как бы Али-Селям не запил, ибо тогда работу по очистке сарайчика пришлось бы делать ему одному.

Али-Селям окончательно огорчился и, захватив лопату и метелку, с истинно христианской покорностью направился к сараю. Сарайчик был пуст и грязен. Лонжерон принялся выскребывать пол, а Али-Селям, вооружившись топором, занялся заколачиванием прорех на подгнивших подмостках.