Память о розовой лошади

Скоро таких вещиц совсем не осталось, и бабушка раза по три в день вынимала часы из комода.

Чем труднее приходилось нам в ту зиму, тем почему-то веселее, легче, как-то беззаботнее жилось Яснопольским. Еще, правда, с месяц после приезда отца они вели себя тихо, словно чем-то были угнетены. Самсон Аверьянович проходил по прихожей быстро, с хмурым, сосредоточенным лицом, но постепенно лицо его разгладилось, на губах вновь появилась постоянная улыбка, и он уже не торопился к себе, а останавливался поговорить, если видел, что в кухне кто-нибудь есть. Особенно часто он заходил в гости к бабушке Ане, шутил, весело разговаривал с Юрием, с его женой; громкий смех его отчетливо доходил и до нас.

Зимой Кларе Михайловне сшили новый домашний халат и мягкие тапочки. Халат был теплый, стеганый, из зеленоватого шелка, по нему, когда она проходила по прихожей, словно пробегали легкие светлые волны; воротник халата, рукава и полы были оторочены белым мехом горностая, а черные хвостики зверьков пошли на тапочки — прикрепленные на взъеме перламутровыми пуговицами, хвостики забавно мелькали из стороны в сторону.

Чуть позднее Клара Михайловна приобрела толстый золотой браслет. Он держался на руке свободно и падал на запястье, когда она ее опускала; из-за широкого и длинного рукава халата браслета не было видно, и у Клары Михайловны появилась привычка часто поправлять волосы — едва она поднимала вверх руку, как рукав халата падал к локтю, а вслед за ним туда же скользил тяжелый желтый браслет.

Никого из нас — ни бабушку, ни Алю, ни меня — Клара Михайловна не замечала, зато заигрывала с Юрием, угощала его папиросами, а с тетей Валей вела какие-то долгие разговоры; мне иногда казалось — она в чем-то ее убеждает.

Неожиданно оказалось, что у Яснопольских немало знакомых. Казалось бы, откуда им взяться, если они всего три года назад приехали в наш город? Тем более что Клара Михайловна редко выходила из дома. Но вот — появились. Днем, как раз когда я садился за уроки, она пристрастилась звонить по телефону; делать ей было нечего, она могла часами стоять в прихожей с телефонной трубкой у уха, а слышимость в доме была такая, что ее разговоры сильно отвлекали меня от занятий.

Что это были за беседы по телефону? О чем?.. Однажды она примерно с час, жеманясь и сюсюкая, с подробностями рассказывала, какой видела сон. А снилось ей, будто она летает над домами, легко парит в воздухе. В это время я решал трудную задачу, но скоро забыл о ней; представив, как Клара Михайловна летает, я принялся рисовать ее. Коротконогая, невысокая, но грузная, она на листе бумаги висела над крышами дома в своем зеленом длинном халате с широкими рукавами; на спине, пониже выпирающего шейного позвонка, трепыхались куцые воробьиные крылышки, а во рту торчала папироса, дым из нее валил темной тучей — от него разлетались перепуганные вороны.

Еще я запомнил, как она жаловалась по телефону, что ей ужасно надоело сидеть дома и хочется пойти работать. Тогда я впервые узнал, что в молодости Клара Михайловна окончила курсы секретарей-машинисток, но никогда не работала, теперь же захотелось наверстать упущенное.

— Но надо же все вспомнить, — обиженно растягивала она слова. — Велела я своему Самсону достать мне пишущую машинку, а он тянет, так я пока весь шрифт машинки вырезала из бумаги, раскладываю на столе, как регистр машинки, и тренируюсь.

Пишущую машинку, как помнится, Яснопольские так и не купили, а дня через три или четыре после того разговора я увидел в кухне на железном листе, рядом с окурками, горку нарезанных из бумаги кругляшков с печатными буквами, старательно написанными черным карандашом.

Вечером кто-то сильно хлопнул дверью, и ветер разнес буквы по всей кухне. Так они и валялись на полу, пока тетя Валя не подмела и не выбросила бумажные кругляшки в печку — вместе с мусором.

На дом к Кларе Михайловне вдруг зачастила маникюрша — то днем, то под вечер.

— Как ваши ноготочки? Лак еще держится? — спрашивала она Клару Михайловну и шла за ней в комнату, бережно держа у груди кожаный чемоданчик с инструментами.

После маникюра Клара Михайловна ходила по прихожей, кухне и слегка потряхивала кистями рук, подняв их на уровень груди — сушила на ногтях лак.

Вскоре я стал подмечать, что тетя Валя по выходным дням с утра надолго куда-то уходила. Под пальто она надевала старый пиджак мужа да еще закутывала грудь шалью. От этого тетя Валя сразу словно толстела — пальто с вытертым мехом на воротнике казалось узким в плечах. Притопывая подшитыми валенками, она поводила плечами, стараясь удобнее уместиться в тесном пальто, брала в руки большую хозяйственную сумку из черной клеенки, всегда полную, с разбухшими боками, и говорила так, будто решалась на что-то тяжелое и подбадривала себя: «Ну — пойду». До дверей тетю Валю всегда провожала Клара Михайловна, что-то ей нашептывая.

Возвращалась тетя Валя под вечер — продрогшая, с посиневшим лицом. У сумки бока теперь были запавшими. Болезненно морщась, тетя Валя раздевалась и шла к Яснопольским, потом подолгу отогревалась в кухне у горячей печки.

Однажды, вот так же греясь, поворачивая над раскаленной плитой руки то вверх, то вниз ладонями, она зябко повела плечами и тихо сказала бабушке Ане:

— Стыдобища, да и только... Толкалась я, толкалась в толпе и вдруг нос к носу повстречалась с завучем нашей школы. Я аж вся обмерла... Но куда денешься? А она тоже застеснялась, не знает, куда глаза спрятать, потом, представьте, как брякнет: «Ну, как торгуется?» Я сквозь землю готова была провалиться.

Бабушка Аня вздохнула:

— Жить-то, Валечка, как-то надо.

— Завуч наша на толкучке старый костюм мужа продавала, — задумчиво проговорила тетя Валя. — А я смотрю на нее и боюсь: вот бы заглянула ко мне в сумку... Что бы, интересно, подумала?

Постепенно Клара Михайловна отвыкла шептаться с тетей Валей — стала говорить открыто:

— Валюша, сегодня Самсон талоны на сапоги принес, надо бы их на неделе выкупить. Говорят, сапоги сейчас в самой цене...

— Шевиотовые дамские костюмчики появились, Самсон достал талоны, так что приготовься на воскресенье...

Трудно сказать, от кого Клара Михайловна услышала, что бабушка собирается продавать золотые часы, только как-то вечером к нам постучались: один раз стукнули громко, потом три раза подряд тихо: тук, тук, тук. Словно условный знак подавали.

— Войдите, — отозвалась бабушка.

Дверь отворилась, и мы увидели Клару Михайловну.

— Можно? — она с любопытством огляделась. — Я к вам, Любовь Петровна, маленький разговор имею.

Руки Клары Михайловны покоились в карманах халата.

Она пошла к столу, полы зеленого халата на ходу распахивались, я видел открывавшиеся толстые ноги и резинки, поддерживавшие чулки; покраснев, я отвернулся, а она, перехватив мой взгляд, весело усмехнулась.

— Як вам, Любовь Петровна, дело имею. Вы, кажется, золотые часики продавать собрались, так у меня есть желание взглянуть на них, — она ожидающе взглянула на бабушку.

— А зачем? — спросила та.

Клара Михайловна приподняла бровь:

— Что — зачем?

— Зачем часы, спрашиваю, смотреть?

— Я же вам пояснила, что имею желание посмотреть и, возможно, приобрести ваши часики.

Бабушка прищурилась и деловито сказала:

— Сегодня я отнесу часы в скупочный магазин.

Клара Михайловна вынула из глубокого кармана халата плотно уложенную толстую пачку денег и небрежно похлопала ею по столу:

— Не смешите людей, Любовь Петровна. В скупку, должна заметить, золотые вещи совсем даже невыгодно сдавать, там настоящей цены за ваши часики не дадут. А я, вы не бойтесь, по-соседски как-нибудь не обижу.

Под бабушкой заскрипел стул. Лицо у нее посерело, на скулах натянулась кожа.

Клара Михайловна провела пальцем по краю денежной пачки, как по карточной колоде.

— Так как?

Бабушка не отвечала, остро посматривала на нее сузившимися глазами.

Клара Михайловна протянула к бабушке руку ладонью вверх, вновь похлопала толстой пачкой денег по столу и с усмешкой спросила: