Юность, 1974-8

— Пожалуй.

— Ну и вот!.. И целовались, да?

— Что ты! Только проводили толпой всех девчонок, и у подъезда Лена пожала мне руку.

— А другим жала?

— Не заметил.

— Ну вот! А ты говоришь, ничего не было.

— Да не было и нет! — воскликнул я.

— Эп, одно ее существование что-то да значит, — тихо и предостерегающе проговорила Валя.

— И что теперь, убить ее?

— Я сама ее убью!.. Липучки несчастные! Чуть глянешь на них — и все, прилипли!

— Да никто ко мне не лип!

— Не заступайся, Эп, я их знаю. — Она шумно вздохнула и опять подобрала ноги, отвернувшись к окну. — И что будешь делать? Скоро шесть.

— Я уже ответил, что не смогу прийти.

— Почему?

— Потому что у меня уроки с тобой.

— А если бы не было, пошел бы?

— Наверно.

— Считай, что уроков нет! — сказала Валя и поднялась.

— Ва-аля! — протянул я с улыбкой.

— Ступай-ступай, Эп! А то невежливо получается: тебя девочка приглашает, а ты отказываешься! Получается, что я тебе мешаю со своим английским.

— Это нечестно! — крикнул я.

— А утаивать честно? — спросила она тихо, но так, что лучше бы тоже крикнула.

— Я не утаивал, — бессильно сказал я.

— Ну да! Спасибо, что я записку случайно нашла.

— Случайно в золе находят или в мусорном ящике, разорванное на сто клочков! А тут целехонькое лежит на столе. Я нарочно положил на виду.

Валя умолкла, удовлетворившись, кажется объяснением, потом, пристально глядя на меня, стала медленно рвать записку — раз, два, три, следя, не блеснет ли в моих глазах паника или тень скорби. Да, эта бумажка волновала меня, и, когда я писал Лене ответ, сердце мое сжималось от жалости, что не встретил ее до Валиной эры, когда я был готов полюбить всякого, кто полюбит меня, но теперь было поздно — Лена опоздала на какие-то три-четыре дня, а эти три-четыре дня стоили мне многих лет той прежней, пустынной жизни, где были десятки дней рождений, десятки вечеров и где никто ни разу не приветил меня… Что-то, видно, проскользнуло в моем взгляде, потому что Валя вдруг устыдилась своей инквизиторской выходки, спрятала клочки в карман и, опустившись в кресло, потупилась.

— Эп, я, наверное, дура, — прошептала она, глянув на меня снизу; я увидел слезы в ее глазах и сам, ощутив внезапное жжение под веками, присел перед нею на корточки, придерживаясь за ее колени. — Конечно, дура, — уверенней добавила она, — но я хочу, чтобы ты был только моим!.. А ты хочешь, чтобы я была только твоей?

— Хочу, — еле слышно ответил я.

— Ну и вот. Поэтому не сердись.

— Я не сержусь.

— Да? — Валя несмело улыбнулась и вытерла пальцами глаза. — А скажи это по-английски.

— Не знаю.

— Ты учил сегодня?.

— Учил.

— Тогда скажи что-нибудь по-английски.

— I want to kiss you. (Я хочу поцеловать тебя).

Я с тихой настойчивостью потянул ее к себе. Валя опустила на мое плечо руку и опять спросила:

— А ты правда не целовался с Леной?

— Правда.

— Что «правда»?

— Не целовался. Ну, как же я мог?.. И почему ты так легко говоришь это слово?

— Какое?

— «Целоваться».

— А как же его говорить?

— Не знаю, но я боюсь его…

— Ты-то боишься?.. А кто начал, а?

— Я, но… не говорил. Я написал.

Валя посерьезнела, вглядываясь в меня с новым вниманием.

— И потом не говорил… И даже сейчас сказал по-английски!

— Ну, ну! А я, значит, легко болтаю! Я, значит, легкомысленная болтушка, так, Эп? — Я замотал головой. — Нет, ты именно так и думаешь!.. Хорошо же, тогда я и тебя сделаю легкомысленным! — заявила она и бросила вторую руку на мое плечо. — Скажи: «Я хочу…»

— Я хочу…

— «… поцеловать тебя!»

— … поцеловать тебя! — без промедления повторил я.

— Ну, вот, теперь и ты болтун! И мы равны!.. Ох, Эп! — легко вздохнула Валя и стрельнула взглядом через мое плечо. — А Пушкин-то подглядывает!

— Он не осудит! Он сам это любил.

Валя осторожно подалась ко мне, и я коснулся губами ее холодных губ. И комната вдруг вспыхнула от солнечного света. Мы вскочили, как застигнутые врасплох… Это кончилась гроза, и от освобожденного солнца с вороватым сожалением отползали последние обрывки туч.

Глава семнадцатая

Валя охотно согласилась заполнить анкету и даже ладони потерла, ну, мол, сейчас я тебя насквозь разгляжу, хотя я и так был перед нею как стеклышко. Она села в кресло за журнальный столик, я — на диван. Мне был приятен этот миг, приятно было сознавать, что вот я, Аскольд Алексеевич Эпов, до сих пор живший сам в себе, открываюсь для других.

С вопросами я столько навозился, что все ответы я выдавал без задержки. Если мой ответ совпадал с Валиным, она удовлетворенно кивала, если нет — вскидывала брови.

— Твой любимый классический поэт?

— Пушкин.

— Так… А современный?

— Пушкин.

— Ты что, Эп, современных не читаешь?

— Не почитаю.

— Значит, не дорос еще.

— От Пушкина-то дорастать?

— Ладно-ладно, оставайся со своим Пушкиным, — сдалась Валя. — Твои любимые предметы?

— Математика и физика.

— Так… Нелюбимые?

— Один русский.

— Ой ли? — усомнилась Валя. — А английский?

— М-м…

— Не бойся, не обижусь.

— Я не боюсь. Просто мне стало интереснее. Нет, правда! Кстати, переведи одну фразу!.. Сейчас… М-м, ага! Here’s a health to thee Mary!

— Твое здоровье, Мери.

— Правильно! А знаешь, откуда это?.. Эпиграф к стихам Пушкина:

У меня даже мысль появилась — выбрать из Пушкина все на английском языке, так, для интереса, хотя кто-то, наверно, давно уже выбрал и, может быть, даже защитил диссертацию.

— Эп, я же говорила, что в тебе спит англичанин и что я разбужу его! Кажется, разбудила.

— А знаешь, Валя, он, по-моему, не спал, а дремал. Еще до тебя я Вовке Желтышеву придумал кличку Елоу. Все подхватили, но, конечно, на русский лад — Еловый!

Валя засмеялась, но тут же нахмурилась.

— Ага, значит, ты сам дремал, сам проснулся, а я тут ни при чем? — спросила она.

— Ну, что ты!.. Без тебя я бы, может, так и умер в полудреме! — признался я, и Валя просияла. — Кстати, я и тебе прозвище нашел — «Буллфинч».

Действительно, я прямо спятил с этим английским. Ложусь с ним и встаю, ем и пью, кричу и пою, даже спорю по-нерусски с Мебиусом. О том, что я все хватаю на лету, Валя сказала в тот раз нарочно, для родительского успокоения, она и сама еще не знала, как я потяну лямку, но скажи она это теперь — была бы права. Во мне вдруг пробились какие-то неведомые родники, просветленно-жгучие, и били без устали, освежая и обновляя меня. Казалось бы, ну что можно успеть за считанные дни, а вот успел!..

Анкетный свиток развивался дальше.

— О, приготовься, Эп! — оживилась Валя и впилась в меня лукавым взглядом. — Есть ли у тебя подруга?

Я гмыкнул и спросил:

— А ты как думаешь?

— Эп, не юли!

— Кажется, есть.

— Так и писать — «кажется»?

— Не знаю.

Валя испытующе посмотрела на меня, печально-осуждающе качнула головой и написала: «есть» — без «кажется». Слабый я человек: во мне что-то дрогнуло, и к векам мгновенно подступил влажный жар. А Валя продолжала:

— Куришь? Нет, — сама же ответила она. — Пьешь? Нет.

— Пью.

— Как пьешь?

— Как нальют: полстакана — полстакана, рюмку — рюмку. По праздникам, конечно.

— Ну и пьяница — насмешил! — развеселилась Валя. — По праздникам и я пью. Это не считается.

— А мы решили считать.

— Тогда у вас все алкоголиками будут.

— Вот и проверим.

— Ох, и влетит вам!.. Ну, ладно, поехали дальше… Хочешь ли ты оставить школу?