Путешествие в молодость, или Время красной морошки

— Если вы мне не верите, спросите об этом у нашего синоптика Надежды Мелленберг…

Мелленберг? Не может быть!

И время повернуло вспять.

Никто не помнил, откуда и каким образом Мелленберг появился в Улаке, сам он об этом никому не рассказывал, и никто такой вопрос ему не задавал: здесь это не было принято. Скорее всего, он был из тех, кто в свое время, прослышав о несметных золотоносных песках полуострова Сьюард, двинулся из Европы на Аляску; не найдя там удачи, перебрался через Берингов прилив да и осел здесь, на северо-восточной окраине азиатского материка, женился на чукчанке, построил жилище на лагунной стороне улакской косы — странную смесь древней чукотской яранги и русского деревянного дома.

Мелленберг хорошо говорил по-чукотски, умел охотиться зимой на нерпу и лахтака, а летом исполнял обязанности стрелка на вельботе своего тестя. Коренные жители Улака считали его своим, а дети — Володя и Надя — несмотря на вполне европейскую внешность, ничем более не отличались от своих чукотских сверстников, уланских девчонок и мальчишек.

Более того, уланские чукчи и эскимосы не знали, что этот мрачноватый рыжий человек — немец.

Его национальностью не интересовались и на полярной станции, куда Мелленберг устроился водовозом. Он приладил большую бочку на колесную тележку, запряг в нее собак и, удивляя всех, с грохотом катил но единственной улице селения, от полярной станции к подножию сопки, где растекалась большая лужа от улакского ручья, бегущего из-под снежниц скалистых обрывов Дежневского массива.

Он топил баню, откапывал после пурги метеорологические будки, окна и двери домов, словом, исполнял всякую хозяйственную работу, которую делал с необыкновенной обстоятельностью и аккуратностью.

Мелленберг был отличным семьянином, трогательно заботился о своей жене Мину, болевшей туберкулезом.

Так более или менее спокойно текла жизнь Мелленберга и его семьи, пока двадцать второго нюня сорок первого года страшная весть о начале войны не достигла Улака.

Помнится, погода была прекрасной. Припай рано оторвало от берега, и охотничьи вельботы вернулись из Нуукэна обратно в Улак, ближе к своим ярангам. Ждали большой пароход, который должен был привезти новые товары, строительные материалы: многие улакцы переделывали свои древние жилища, пристраивали подобия комнат с застекленными окошками, впуская солнечный свет в яранги. В то время жизнь в чукотском селении менялась с необыкновенной быстротой. Только что проводили выпускников семилетней школы в Анадырь, в окружное педагогическое училище. На краю села поставили ветродвигатель и провели электричество не только в дома, но и в яранги. Правда, оно просуществовало до первой пурги, но люди поверили в него и теперь ждали настоящей дизельной электростанции.

Молодежь мечтала о Ленинграде, об Институте народов Севера, где уже учился наш земляк Выквов, брат Туккая, председателя районного исполкома. Выквов приезжал в гости к брату и привез из Ленинграда патефон с пластинками русских и еврейских народных песен.

На вельботы поставили моторы, в ярангах застрекотали швейные машинки; открыли амбулаторию и милицейский пост с маленькой одноместной камерой предварительного заключения. Строить диковинный воскыран — темницу помогал Мелленберг, мастер на все руки. Он соорудил настоящую ручную лесопилку: один человек стоял внизу в больших автомобильных очках, чтобы опилки не попадали в глаза, — другой — наверху, и длинной двуручной пилой они распиливали прибитое волнами бревно на доски. Мелленберг сложил из тщательно подобранных бревнышек сруб для тюремной камеры и прорубил маленькое окошечко, где на место решетки поставил чугунный печной колосник.

Вообще-то камора никогда не попользовалась по своему прямому назначению. Чаще всего в ней останавливался всякий командированный люд, потому как помещение было добротное, снабженное прекрасной печуркой, отлично державшей тепло даже в самый сильный мороз и лютую пургу.

Известие о воине всколыхнуло все население Улака.

— Фашистская Германия напала! — так сначала звучали грозные и тревожные слова.

— Немцы бомбят наши города! — стали говорить через несколько дней.

На полярной станции повесили карту, где обозначили линию фронта. Она стремительно приближалась к Москве, и в конце лета карту закрыли белой занавеской, которую не разрешалось раздергивать.

Приходили вести о зверствах оккупантов; улакцы с ужасом разглядывали фотографии сожженных деревень, разрушенных городов, повешенных советских людей.

— Так люди не делают, — говорили старики. — Даже когда воюют, так бесчеловечно не поступают.

И вдруг кто-то вспомнил, что Мелленберг — немец! Это случилось уже в начале зимы, когда гитлеровские войска подошли к Москве. По Улаку поползли тревожные слухи о возможной сдаче столицы. Кто распространил их — неизвестно, но вместе с ними вдруг выяснилось, что враг — водовоз полярной станции — уже добрался до Улака.

Надо сказать, что кроме сельского Совета другой власти в селе не было. Единственный милиционер Пряжкин ушел добровольцем на фронт.

В домик сельского Совета, где в свободное от охотничьего промысла время сидел за небольшим письменным столом под портретами Сталина и Горького председатель Кэлы, пришли начальник полярной станции Говоров и заведующий торговой базой Жуков.

Объяснив положение на фронте, они предложили изолировать немца Мелленберга.

— Вполне возможно, — многозначительно произнес Жуков, — что он агент гестапо.

— Вы хотите сказать — Гитлера? — удивился Кэлы, сильно усомнившийся в этих страшных словах. Жукова Кэлы не любил и не доверял ему. Земляки жаловались, что заведующий торговой базой часто поступает нечестно, занижает сортность пушнины, сам скупает шкурки за бесценок. — Откуда вам это известно?

— А вы сами подумайте — зачем немцу жить на Чукотке? — с въедливой настойчивостью задал вопрос начальник полярной станции, — Какая ему в этом корысть?

— По ведь у него здесь семья, дети…

— Ну и что? — пожал плечами Жуков. — Сколько таких семей на Чукотке, однако рано или поздно люди уезжают, а их жены и дети остаются…

«Люди» — это временные, приезжие мужья, по определению Жукова.

— Мелленберг очень привязан к жене и детям, — Спокойно продолжал Кэлы. — Вы бы видели, как он ухаживает за больной Миной! Да и в детях души не чает!

— А если он это делает в шпионских целях? — сузив глаза, спросил Жуков.

Он был высок ростом, худощав, и на всем его лице выпирали какие-то угловатые кости, меж которых, казалось, прятались плутоватые узкие глазки.

— Представьте себе, — подхватил начальник полярной станции, — немцы ведь готовились к войне загодя. И агентуру они начали создавать исподволь. Сколько лет живет Мелленберг в Улаке?

— Лет пятнадцать, — ответил Кэлы, обескураженный и сбитый с толку этим непонятным для него разговором.

— Ну вот, — уверенно сказал Говоров. — Лет пятнадцать назад его забросили. А теперь он ведет подрывную работу.

— Он первым подписался на военный заем, — робко напомнил Кэлы. — На две зарплаты.

— Вы наивный человек! — усмехнулся Жуков, — Он это сделал, чтобы отвести от себя подозрение. Товарищ Кэлы, мы обращаемся к вам как к полномочному представителю Советской власти. Тогда, когда враг стоит у стен нашей столицы, когда смертельная опасность нависла над всей нашей страной, мы не можем позволить немецкому шпиону свободно разгуливать по советской земле и вести подрывную работу. Предлагаем Мелленберга арестовать и заключить в тюрьму до полного выяснения!

Кэлы ничего не оставалось как отправиться вместе с Говоровым и Жуковым к Мелленбергу. Сначала зашли в его ярангу. Хозяин, по словам жены, был на работе.

Мелленберг запрягал собак, чтобы отправиться теперь уже не за водой, а за льдом; улакский ручей замерз, и воду приходилось вытапливать из пресного льда, который брали на замерзшей речке, на другом берегу лагуны.

Жуков и Говоров замедлили шаг. Калы заметил, что, несмотря на внешнюю решительность, эти двое бдительных, распознавших смертельного врага в Мелленберге, тем не менее слегка трусили.