Литератор Писарев
Литератор Писарев читать книгу онлайн
Книга про замечательного писателя середины XIX века, властителя дум тогдашней интеллигентной молодежи. История краткой и трагической жизни: несчастливая любовь, душевная болезнь, одиночное заключение. История блестящего ума: как его гасили в Петропавловской крепости. Вместе с тем это роман про русскую литературу. Что делали с нею цензура и политическая полиция. Это как бы глава из несуществующего учебника. Среди действующих лиц — Некрасов, Тургенев, Гончаров, Салтыков, Достоевский. Интересно, что тридцать пять лет тому назад набор этой книги (первого тома) был рассыпан по распоряжению органов госбезопасности…
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Какую книгу, что вы, помилуйте! Не надо рецензий. Вы уж из библиографии выросли. Пишите прямо самую суть. Вот у вас прекрасно сказано в «Платоне» о доктринерах. Чем не сюжет? Вся наша журналистика, не исключая даже «Русского вестника» и «Современника», барахтается в отвлеченностях: спорят о том, чего нет, мечтают о далеком будущем или уносятся мыслью куда-нибудь за море. А публика-то к этим умствованиям не готова, они ее не трогают, они ей скучны. И потому серьезных статей никто у нас не читает, кроме самих же литераторов. Вот в эту точку и бейте, Дмитрий Иванович! Отделайте-ка хорошенько наших теоретиков, по милости которых журналистика, вместо того чтобы влиять на общество, только потешает его перебранками из-за вопросов истории, филологии, философии и черт его знает чего еще!
В этом сияющем, ледяном апреле Писарев почти не выходил на улицу. Он сочинял обозрение нравов современной журналистики — «Схоластику девятнадцатого века», первую свою статью, которая даже и не притворялась рецензией. Он строил программу целого мировоззрения и ставил новые задачи обществу и литературе. Вот когда он понял — и каждый день говорил об этом Жуковскому и Баллоду, — что в жизни талантливого человека ничего не случается зря и не проходит бесследно. Все, что он пережил и передумал за последние два года, весь опыт ссор и столкновений с матерью, с Трескиным, с Андреем Дмитриевичем, — все пригодилось. Два года назад, когда он впервые выдумал свою теорию эгоизма, кое-кому могло показаться, что это было средством заговорить боль: зелен, мол, виноград, не посчастливилось с любовью — и не надо, для счастья человеку довольно самого себя.
Что же, сейчас можно сознаться: отчасти, пожалуй, так и было, теория родилась из отчаянья. Но ведь он не оставил ее, когда обстоятельства переменились, он додумал тогдашние мысли до конца и теперь с торжеством видел — и все увидят! — как они соединяются в большой правильный круг, внутри которого жизнь понятна насквозь.
Возьмем хоть настоящую минуту. Крепостное право в России отменено. Но страна пока что не сделалась от этого счастливее. Материальное и нравственное благосостояние народа слишком низко; в таких условиях эмансипация личности и уважение к ее самостоятельности неосуществимы. Но мы знаем, что именно они и есть последний продукт развитой цивилизации. Дальше этой цели мы пока еще ничего не видим, и эта цель еще так далека, что говорить о ней значит почти мечтать. Однако приблизить ее можно, и эта задача как раз по силам литературе.
Русский крестьянин, быть может, еще не в состоянии возвыситься до понятия собственной личности, до разумного эгоизма и уважения к своему я; действовать на него убеждением рано: наш народ, конечно, не знает того, что о нем пишут и рассуждают, и, вероятно, еще лет тридцать не узнает об этом.
«Пускай же он почувствует, по крайней мере, перемену в окружающей атмосфере, пускай почувствует, что с ним обращаются господа как-то не по-прежнему, а как-то серьезнее и мягче, любовнее и ровнее». А для этого необходимо, «чтобы наше провинциальное дворянство и мелкое чиновничество перестало быть тем, что оно теперь. Гуманизировать это сословие — дело литературы и преимущественно журналистики… Это, может быть, единственная задача, которую может выполнить литература и которую притом только одна литература и в состоянии выполнить».
Так. Можно перевести дух. И — вперед, рассыпая удары направо и налево.
А чем занимается наша журналистика? Спорами о народности, о гражданской жизни Западной Европы, об обличительной литературе или о том, что такое «я» (вот как полковник Лавров в своих философских статьях).
Тут, ясное дело, потребуется несколько страниц полемики, а пока подпустим шпильку «Современнику»:
«Как судить об обществе, как наблюдать за проявлениями его жизни, когда общества нет и когда жизнь общества ни в чем не проявляется! Задача действительно мудреная, и за решение этой задачи критика наша берется, сколько мне кажется, не так, как следовало бы. За неимением общества она старается его выдумать, она пытается привить к нам общественные интересы и истощается в благородных, но бесполезных усилиях; она хочет сделать слишком много и потому ровно ничего не делает; она забывает, что критика может только обсуживать существующие явления, выражать потребности, носящиеся в обществе, а не порождать новые явления и не будить в обществе такие потребности, для которых еще нет почвы, в действительности. Забегать вперед не дело критики; это значит разрушать живую связь между собою и читающим обществом».
Вот так-то, мой милый господин — Бов! Человек вы талантливый и честный, но пишете словно для будущих поколений. А кто нас с вами будет читать через тридцать лет? Если подписчик нынешнего года оставит критическую статью в журнале неразрезанной — она пропала навсегда.
Нет уж, давайте заниматься делом, а теории-то эти лучше бросить. Тут опять Благосветлов прав — что за страсть всюду соваться с законами и всюду вносить симметрию!
В этом-то и беда наша. Чего, кажется, яснее — нужно развивать читающую публику.
«Вместо того, чтобы проповедовать голосом вопиющего в пустыне о вопросах народности и гражданской жизни… наша критика сделала бы очень хорошо, если бы обратила побольше внимания на общечеловеческие вопросы частной нравственности и житейских отношений… Отношения между мужем и женою, между отцом и сыном, матерью и дочерью, между воспитателем и воспитанником — все это должно быть обсуживаемо и рассматриваемо с самых разнообразных точек зрения».
Звучит вроде бы туманно, да ведь сущность-то проста: каждый человек, особенно молодой, должен объявить себя независимым от всех авторитетов и предрассудков; он должен химическим анализом проверить подлинную ценность красивых слов, которыми пичкают его люди золотой середины, составляющие пока что большинство. Кто, кроме журналистики, объяснит молодому поколению, что религия, семейный очаг, долг, идеал, цель — это понятия-ловушки, устроенные бездарностью и посредственностью для того, чтобы внушить человеку необходимость думать как все?
До теорий ли тут?
«Строго проведенная теория непременно ведет к стеснению личности, а верить в необходимость стеснения значит смотреть на весь мир глазами аскета и истязать самого себя из любви к искусству».
Вы скажете, пожалуй, что это тоже в своем роде теория? Неправда! Это только правила нравственной гигиены, необходимые для каждого, кто желает стать личностью, или — что то же самое — действительно счастливым человеком.
«Эгоистические убеждения, положенные на подкладку мягкой и добродушной натуры, сделают вас счастливым человеком, не тяжелым для других и приятным для самого себя. Жизненные переделки достанутся легко; разочарование будет невозможно, потому что не будет очарования; падения будут легкие, потому что вы не будете взбираться на недосягаемую высоту идеала; жизнь будет не трудом, а наслаждением, занимательною книгою, в которой каждая страница отличается от предыдущей и представляет свой оригинальный интерес. Не стесняя других непрошеными заботами, вы сами не будете требовать от них ни подвигов, ни жертв, вы будете давать им то, к чему влечет живое чувство, и с благодарностью…»
— Нет, не то! Вот так и вкрадываются предрассудки. Какая еще благодарность!
«…или, вернее, с добрым чувством, будете принимать то, что они добровольно будут вам приносить. Если бы все в строгом смысле были эгоистами по убеждениям, т. е. заботились только о себе и повиновались бы одному влечению чувств, не создавая себе искусственных понятий идеала и долга и не вмешиваясь в чужие дела, то, право, тогда привольнее было бы жить на белом свете, нежели теперь, когда о вас заботятся чуть не с колыбели сотни людей…»
Двенадцатого мая он закончил статью. Семнадцатого сдал последний экзамен — историю русской литературы — Никитенке. Восемнадцатого вместе со всем четвертым курсом отметил это событие пикником в Озерках. Девятнадцатого устроил в мазановских номерах грандиозную пирушку — кстати подоспел очередной гонорар. Двадцатого утром Владимир Жуковский принес ему письмо.
