Следствие не закончено

— Владычица, прости заблудшим их великие прегрешения! — Елизавета Петровна переложила тряпку из правой руки и левую и, вознеся взгляд к люстре, перекрестилась.

— А деньги куда прибрала?

Житейский вопрос брата сразу вернул мысли Елизаветы Петровны к земному.

— Какие еще деньги?

— Обыкновенные. Вот здесь на приемнике лежали.

— Не было тут никаких денег.

— Елизавета!.. Лоскутников мне только что принес. Две сотенных.

— Да ты что, Кузьма, бог с тобой: смотри, побелел даже!

Елизавета Петровна суетливо заглянула за приемник, под стол. Затем на короткое время замерла, припоминая.

— Постой, постой: то-то мне послышалось, будто кто-то…

Добродеев тоже подошел к приемнику, резким движением руки смахнул с лакированной поверхности на пол кружевную салфеточку, затем грузно опустился в кресло. Натужно зевнул.

— Неужто украли средь бела дня?.. Украли! — Голос Елизаветы Петровны сорвался на крик. — О господи! Надо в милицию позвонить, пусть сыщика пришлют либо собаку. Он еще далеко не ушел, проклятый!

— Кто?

— Жулик!.. Кузьма, да что ты сидишь, будто неживой!

— Присядь и ты, живая! А насчет милиции… Не к чему беспокоить по пустякам уполномоченных людей. А собак — тем более.

— Это что же делается-то! — Елизавета Петровна горестно помотала головой. — Тебя обворовали, а ты — молчи! А чуть что — мы строители новой жизни, у нас…

— Елизавета! — сердито оборвал сестру Добродеев. — Я не хочу слышать у себя в доме такие… противосказания!

— Не-ет, правильно поступали при Петре Великом: ноздри ворюге рвали, на цепь сажали, как пса, черного человека!

— А в Финляндии, слух есть, руку отрубали вору: на первый раз левую, а попался вторично — правую. Тем будто бы и вывели воровство, — уже в обычной своей усмешливой манере дополнил историческую справку сестры Кузьма Петрович.

— Вот, вот, и у нас бы так!

— Скажи пожалуйста: все смирение у благочестивицы из головы выдуло. Ах, молодец!

— Кто?

— А тот, кто сегодня выпьет за здоровье Кузьмы Добродеева. Я тоже на его месте поздравил бы с наступающим днем ангела старого простофилю!

ГЛАВА ПЯТАЯ

«Товарищи пассажиры и встречающие! Через сорок минут к первому причалу пристани «Светоград» прибывает теплоход «Академик Вильямс», следующий рейсом Астрахань — Москва».

Ометалличенный голос пристанского диспетчера услышали и сидящие под пальмой, в укромном уголке ресторана председатель колхоза «Партизанская слава» Степан Федорович Крутогоров и заведующая молочнотоварной фермой колхоза имени Дзержинского Евдокия Андрияновна Зябликова — женщина крупной стати, ясноглазая и бровастая, сохранившая и к сорока годам приманчивость.

— Видно, не только на нашем колхозном подворье положение выпрямляется, — как бы в ответ на сообщение диспетчера заговорил Крутогоров. — Ведь этот самый теплоход, помнится, сормовичи пустили на плав году в сорок восьмом: в сорок девятом племяш мой, сестры Капитолины первенец, был тогда зачислен в его команду. И имя Вильямса судну присвоили тогда же. Под духовой оркестр. Потом, лет через восемь, мне довелось на нем плыть до Волгограда. Правда, город-то тогда еще Сталинградом именовался, но теплоход уже успели перекантовать в «Антонину Нежданову», поскольку Василий Робертович погорел на овсе и травяных культурах. А теперь, выходит, обратно возвратили судну ученое звание?

— А тебе не все равно, на ком плыть? — усмешливо глядя в лицо Крутогорова, спросила Зябликова.

— Похоже на кадриль: по первому заходу парни танцуют направо, барышни налево, а по второму — под ту же музыку обратно топают, на свои места. Правда, теперь и танцы другие… А ну, Дуся, давай пропустим за то, чтобы на нашем съезде колхозная линия окончательно определилась.

— Вы определите!

Но Крутогоров не обратил внимание на насмешливость. Он степенно вытянул стопку, отер бумажной салфеткой губы.

— Ах, хороша! Аж наискось пошла столичная залетка! Может, это самое… еще затребуем?

— Нет, Степа, — в глазах Евдокии Андрияновны появилась озабоченность. — Ведь меня не в гости прокурор приглашает. Слышал небось?

— Чего?

— О нашем происшествии?.. Ну, насчет Пристроева.

— Как не слышать. Только… ты-то здесь при чем? Парни нахулиганили, с них и спрос.

— Парней моих не трогай! — с неожиданной резкостью возразила Крутогорову Евдокия Андрияновна. — Да хочешь знать, это я на Леонтия еще с пятьдесят восьмого года ремень припасла: когда он в сельхозотделе райкома околачивался и моего Николая ни за что подвел под партийное взыскание.

— Ты?! — Крутогоров от удивления даже привстал со стула. — Вот так номер — поп с гармонью! Отстегать ремнем номенклатурного товарища?!

— Брось, Степан Федорович! — Уже не только глаза, а и все смуглое, резковато очерченное лицо Зябликовой окончательно утеряло сопутствующее застольной беседе благодушие. — Ведь сам Арсентьевич сказал вчера на партийном активе: иную номенклатуру пора сдавать в макулатуру!

— Слова! — Крутогоров поднял пустую бутылку, хитро сощурившись, заглянул через горлышко внутрь. — Да ведь с тех пор как Леонтия Никифоровича по хозяйственным делам запустили, он, сказать не соврать, полдесятка должностей в районе запакостил. Сначала в райпотребе учинил что-то непотребное — поставили на вид. Потом Макарьинский маслозавод, можно сказать, до ручки довел. Тут, правда, Леонтию выговор на бюро припесочили, но, учитывая какие-то старогодние заслуги, пять голосов — за, четверо — против. Потом…

— Вот и выходит, — снова сердито перебила Крутогорова Евдокия Андрияновна, — на словах-то мы все непримиримые, а на деле: господи, прости им, не ведают бо, что творят! Нет, какую же наглость надо иметь, чтобы занаряженный нашему колхозу лес переплавить «Светлому пути»? Не иначе как смиренник Васька Глухов к Леонтию нашел какой-то… светлый путь!

— Да, наш Василий Прокопович насчет этого… — Крутогоров выразительно погладил себя по карману, — ловкач! И меня ведь он — с-сукин сын! — втравил в грязное дельце. Я, понимаешь, к ним в Никульково заскочил на прошлой неделе, семенами вики разжиться, гляжу, у Василия Прокоповича все самотопы в новые галоши обуты, ни дать ни взять старухи к обедне наладились в светлое Христово воскресенье. Откуда? — спрашиваю. Да все оттуда же: известно, на небеси командуют архангелы да космонавты, в Москве — министры, а на закрепленных за колхозами землях хозяйнует тот, кто обеспечивает нас стройматериалами, а нашу могучую технику запчастями да резиной.

— И никуда ты от этого не подашься! — сердито поддакнула Зябликова.

— Слово за слово, — продолжил Крутогоров. — «Вы, — говорит мне Прокопыч доверительно, — козырные председатели, все на высокое начальство уповаете, а того не сообразите, что ключиками-то от складов бренчат не секретари райкомов. Вот, говорит, — между нами слово! — околачивается у нас в районе такой незаметный делок, Яков Семенович Лоскутников». В военное время он будто бы тоже в руководителях ходил где-то за Уралом, чуть ли не областными фондами ворочал. По своему усмотрению! За что и попал на судебную скамейку. Правда, тюрягу ему маршевой ротой заменили. А зря! Такие и от пули рублем загородятся. В общем, только тебе, Дуся, признаюсь: достал я у супруги из комода двести пятьдесят целкашей, своих любезных — прошу обратить внимание!

— А ты не плачь, — на лице Зябликовой появилась заинтересованность. — Небось не последние.

— Надо бы! Да мне только премии за прошлый год… В общем и целом, упаковал я денежки в обертку из-под пряников тульских, — теща у меня такие обожает, — еще и в газетку завернул для неприметности и, как мне Глухов присоветовал, встретился с глазу на глаз и — «вот, говорю, Яков Семенович, известный вам товарищ Непомнящий просил передать должок».

— Ловко действуете. Непомнящие! — Зябликова, как бы прицеливаясь, сощурила один глаз. — Значит, поздравить вас можно, товарищ Крутогоров?