Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Сказав это, он сжал кулаки и одновременно посмотрел вокруг, как бы выискивая подходящий для удара предмет. И, конечно, глаза его не миновали топора, прислоненного к печи. А вид топора мог внушить ему только одну определенную мысль. Этой мысли он, конечно, и следовал, когда сказал хозяйке:

— Так проводи его, Ксюша. Пусть отдыхает с дороги.

А когда она вывела меня на крыльцо, оставив его в доме, что он первым долгом сделал? Конечно, схватил в руки топор. Я же знаю их, этих русских. Мне ли не знать?

На дворе я сразу метнулся к воротам, выходящим на сельскую улицу, но хозяйка сказала:

— Нет, нет. Не туда. Вот здесь наш амбарчик, за этими деревцами.

Она подвела меня к небольшому деревянному строению, над которым нависла листва деревьев. Оно не имело фундамента и стояло на четырех камнях. Лестница, ведущая внутрь, была похожа на приставную. Мы поднялись по ней. Хозяйка включила свет и указала мне застланную железную кровать справа от двери. Слева от двери стояла другая железная кровать, без матраца. Спинками обе кровати упирались в холщовый занавес, позади которого горела лампочка. Я спросил:

— А там что?

Она ответила:

— А там припасы: зерно, мука, крупа. Стояло мясо в бочке, да убрали в ледник, чтобы воздух чище был.

Выходя из амбара, она сказала:

— Крючок тут есть. Запереться можете, если желаете, чтобы спокойно спалось.

Так я и поступил первым долгом после ее ухода, а потом проверил окно. То есть это было не окно, а просто отверстие, прорубленное в стене. Но все же и в это отверстие можно было просунуть руку с топором. На всякий случай я отодвинул слегка кровать от стены.

Оставалось проверить, что таилось там, за холстом, где горел свет. Отвернув слегка в сторону край холста, я осторожно шагнул в глубину амбара. И в этот миг хозяин ударил меня топором в лоб.

Так выглядит их проявление дружбы, о которой они столько кричат. Запомните это на всякий случай вы, финские люди, и не попадайтесь на эту приманку. Не только Иваны таят в себе здесь для всех вас угрозу, но и Тимоши. Никогда не берите примера с меня и не забирайтесь к ним так далеко. Они с готовностью везут вас все дальше и дальше в глубину России. Но зачем везут? Затем, чтобы заманить вас потом в маленький, тесный амбар и там ударить острым топором прямо в лоб.

То есть, может быть, и не очень острым. Определить это сразу было трудно. Падая вбок, я наткнулся на край закрома, попав одной рукой в зерно, а другой тут же схватился за лоб, но крови не обнаружил. Нет, он был довольно-таки тупой, его топор. И вернее было предположить, что ударил он меня не острием, а обухом. Желая проверить это, я быстро повернул к нему голову, готовясь, кстати, увернуться от повторного удара. Но увертываться уже не понадобилось. Увернуться я мог бы и от первого удара, потому что не в хозяйском топоре было дело. Правда, копченый окорок, подвешенный к потолку, тоже был хозяйский. Он все еще раскачивался на крюке, норовя задеть меня еще раз. А удар по лбу получился крепким оттого, что мясо у окорока было почти наполовину срезано и наружу торчала оголенная кость.

Да, так вот обстояли дела. Ну, ладно. Я прошелся вдоль закромов, приподнимая у них крышки. В одном была ржаная мука, в другом пшеничная, в третьем отруби. Но больше половины закромов пустовало, ожидая нового урожая. Гречневая крупа стояла в раскрытом мешке. И еще два мешка с чем-то занимали угол. Я потрогал их. Нет, никто в них не прятался. Я посмотрел вокруг на бревенчатые стены и увидел в них еще четыре отверстия. Но вряд ли и они могли пропустить что-либо, кроме сквозного воздуха.

Итак, я мог не беспокоиться, если предположить, что я действительно беспокоился, а не просто воспользовался удобным поводом заглянуть в русские закрома. Вернувшись к постели, я снял костюм и аккуратно положил его на доски пустой кровати. Поверх пиджака положил рубашку и галстук. Вид у них был вполне еще свежий, чего нельзя было сказать о носках. А туфли так и вовсе заставили меня призадуматься. Кожаные подошвы у них изрядно поистерлись. А много ли я в них прошел? Разумнее было бы, конечно, выехать в старых туфлях на каучуковых подошвах, в которых я проходил всю зиму. Но как я мог предвидеть, что мне придется так много ходить?

Оставшись в майке и трусах, я выключил свет и забрался под одеяло. Так закончился четвертый день моего отпуска. А что он мне принес? Женщину свою я не догнал. Наоборот, я оказался от нее дальше, чем был в первый день. И теперь поправить все дело могла только железная дорога. Но где она тут проходила, эта железная дорога? Далеко где-то она проходила, и добраться до нее было не так-то просто.

И что-то еще должен был я вспомнить, прежде чем заснуть. Что-то такое из мудрых советов Ивана Петровича! Ах, да! Насчет дружбы советовал он проявлять внимание. Пытался ли я разглядеть за пройденный день в русских людях проявление дружбы к нам, финнам? Хм… Пытался ли? Да, пытался! И еще как пытался! Я ходил от одного русского к другому и говорил: «Проявите дружбу, проявите дружбу!». Но нет! В ответ на мои поклоны рука их тянулась к топору. Так выглядит проявление их дружбы к нам, финнам, если всматриваться в них со всей зоркостью, на какую только и способны Юсси Мурто да я.

И в дополнение ко всему где-то там, в глубине России, подстерегал меня тот страшный Иван, от которого теперь уже не могло мне быть спасения, ибо я заехал слишком далеко в сердце российской земли, где он был полным властителем. Вздымаясь где-то там, над своими лесами и равнинами, он высматривал меня с высоты грозным взглядом, готовый схватить и раздавить, как едва не раздавил когда-то железного Арви Сайтури. И не было силы, которая могла бы ему противостоять.

Только Юсси Мурто, может быть, сумел бы оказать мне какую-то защиту, будь он здесь. Но его не было здесь. Он стоял где-то там, в пределах севера, угрюмо думая о чем-то своем. О чем он думал там, возвышаясь над прохладой своих синих озер? Бог его знает. И, думая, он смотрел на Ивана своими хмурыми голубыми глазами, словно готовясь о чем-то его спросить. А Иван, улыбаясь, ждал его слов, но, не дождавшись, отвернулся и сам сказал про себя что-то. Что он там такое сказал? Что-то русское, наверно. Он сказал: «Ништо!» — и при этом повел беззаботно плечом. Но тогда Юсси тоже нарушил молчание. Он сказал Ивану: «Срубить надо то, что вносит смятение в порядок, установленный в мире веками». А Иван ответил ему: «Ништо! Поздно хватились. Чем будете рубить, милые, если корни на полмира?». И опять они умолкли, неведомо что тая в своем молчании. Но я уже не стал ждать от них слов и скоро заснул.

13

Проснулся я от мелькания света перед глазами. Это луч солнца, раздробленный листвой дерева на мелкие бегающие зайчики, проник сквозь отверстие в стене к моему лицу. Я оделся и осторожно приоткрыл дверь амбара. У одних ворот играли два мальчика и девочка. Ближе к другим воротам я увидел хозяина. Он стоял возле корыта с молочным пойлом, вокруг которого суетились маленькие поросята, тычась в него рыльцами. Время от времени он нагибался, помогая тому или иному поросенку пробиться к пище. Но даже в таком положении он заприметил бы меня, вздумай я пройти к тем или другим воротам, увлекаемый какой-нибудь настоятельной заботой — например, заботой о железной дороге.

Но я не собирался проходить к тем или другим воротам. Кому это такое могло прийти в голову? И никакие заботы меня не тревожили. Откуда им было взяться? Без всякой заботы я отошел от двери назад к своей кровати и посидел на ней некоторое время. Потом снова скинул пиджак, отвязал галстук и стянул рубашку. Прихватив затем с собой бритвенный прибор, мыльницу, зеркальце, зубную щетку и тюбик с пастой, я вышел из амбара.

На столбе у рукомойника висело свежее полотенце. Это я отметил про себя, покончив с бритьем и ополоснув лицо. А в доме стоял запах кофе. Это я тоже отметил, садясь вместе с хозяином за стол. Да и хозяйка сказала по этому поводу: