Костер на льду (повесть и рассказы)

— Будь здоров.

Через несколько минут я проводил его через двор. Володя старался не отставать от остальных. Я видел, какого напряжения ему стоит, чтобы не показать хро­моту.

Старшина взял списки у лейтенанта и построил лю­дей. Володя шагнул из строя. Мы взяли друг друга за плечи. Один костыль у меня свалился. Володя подобрал его. Мы трижды поцеловались.

Я чувствовал, что кто-то на меня смотрит, и обер­нулся. У подъезда стояла Ася. Ее гримаса заставила меня еще раз притянуть Володю и поцеловать в губы.

Ася отвернулась и пошла через двор, размахивая сумочкой.

— Бывай здоров, Володька!— крикнул я.

Люди строем вышли за ворота. Я подошел к чугун­ной решетке. В тени было грязно, лежал нерастаявший снег. Тапочка сразу промокла. Через решетку я уви­дел, как по асфальту прошли люди. Володя шагал по­зади всех, немного загребая ногой в большом ботинке. Панель была совершенно сухая. Дальше, за асфальтом, раскинулся скверик. В нем уже пробивалась зеленая трава. Я взял у соседа папиросу и прикурил, не спуская глаз с Володи и обжигая пальцы.

Письмо от него пришло через неделю. Читая его, я улыбался: только наивные люди могли думать, что он не попадет в свою разведку.

А еще через неделю неожиданно выписали всех нас и отправили на «большую землю». Госпиталь был поч­ти пуст, очевидно, ожидалось большое наступление.

Уже сидя в автобусе, я увидел Асю. Она стояла на асфальте. Когда я встретился с ней глазами, она груст­но помахала мне рукой. Я прильнул к. стеклу. Машина повернула, и Ася осталась за углом.

Глава шестая

В любую погоду из окна, у которого стоит моя кой­ка, виден густой дым над горизонтом. Это дымит ГРЭС. Когда небо ясное, отчетливо вырисовываются ее трубы. На днях, при закате солнца, даже сверкал застекленный второй этаж станции.

Мне ни к чему костыли, потому что до окна — всего два шага. Я пододвигаю табуретку, кладу раскрытую книгу на подоконник, но не читаю, а смотрю на ГРЭС.

Наша Раменка, как и большинство ближних посел­ков, работает на ГРЭС — снабжает ее торфом. Вокруг, на десятки километров, раскинулись болота. Они тоже хорошо видны из окна госпиталя. Болота перемежаются лесами. Говорят, что в двух километрах от Раменки есть прекрасный лиственный лес. В нем уже распусти­лась черемуха. Раненые уходят туда на прогулку под присмотром сестер. В такие часы, когда в палатах ос­таются одни лежачие, я спускаюсь вниз, где в вестибюле перед раздевалкой, в которой когда-то раздевались школьники, а сейчас хранятся простыни и белье, стоит большой бильярд. Я лениво прыгаю вокруг него на од­ной ноге, играя сам с собой. Если шар перескакивает через борт и, гулко отскакивая от каменных плиток, укатывается в угол, я ковыляю за ним, приступая на пальцы забинтованной ноги. На пятку приступать мне больше никогда не придется. Так сказали врачи...

Если раненые застают меня за бильярдом, они шум­но начинают уговаривать сразиться с ними. Мне кажет­ся, это не потому, что я однажды обыграл всех, а по­тому, что многим из них нравится, что с первого дни пребывания в Раменском госпитале я делаю по утрам зарядку и обтираюсь холодной водой. Когда мы сюда приехали, лежал последний снег. Я не давал себе по­блажек и только сожалел, что со мной не было моего друга. Обтираться снегом приходилось в одиночестве. Зато позже некоторые из раненых стали брать с меня пример. Вот они-то больше всех и приставали ко мне, чтобы я сыграл с ними. Но я уходил в палату и ло­жился на койку.

По ночам в палате терпко пахло черемухой. В рас­пахнутое окно дул прохладный ветер. Он приносил па­ровозный дым со станции. Запах дыма перемешивался с запахом черемухи. В такие ночи хорошо думалось. Я думал о Володе, который посылал мне не очень гра­мотные. но очень остроумные письма, вспоминал Ладу и Асю. Как-то я даже решил, что напишу утром Асе, но так и не написал. Володе я сообщал о своей жизни, но получалось это у меня до того неинтересно, что посте­пенно я писал все реже и реже, пока совсем не оборвал переписку. И вот тогда-то я получил телеграмму от Лады: «Обеспокоены твоим здоровьем срочно сообщи Володе». В эту ночь, когда все уснули, я, несмотря на дождь, распахнул створки окна и долго стоял, прижав­шись к косяку.

Сейчас, когда меня уверили в том, что я останусь хромым, я снова начал курить. Курил даже ночью. Приятно было затянуться до головокружения. Я сле­дил, как струйки дыма вырываются на улицу. Пахло прибитой пылью — очевидно, с волейбольной площадки под окном — и свежестью. Капли дождя разбивались о стекло и мелкими брызгами оседали на щеке. «Рас­пустился,— подумал я о себе,— распустился здесь, под теплым одеялом, под белоснежной простыней, а каково там Володьке, в такую погоду! Может быть, он проди­рается сейчас через лес, и вода с деревьев течет за ворот его маскхалата, и в небе висят осветительные ракеты, и из-за любого куста может полоснуть авто­матная очередь... Неужели я не добьюсь, чтобы моя нога действовала?»

Утром я написал по большому письму Володе и Ладе, а во время обхода попросил у начальника отде­ления уделить мне несколько минут.

— Ну, что у тебя опять там?— спросил он недо­вольно.

Он нисколько не походил на ленинградского профес­сора, который любил приплюснуть мой нос... Он стоял, заложив руки за спину, раздраженно глядя на меня через плечо, и голова его сверкала, как бильярдный шар, который я гонял в одиночестве.

Но я все-таки сказал:

— Несколько минут. В любое время, когда вы смо­жете выделить их.

Он зачем-то посмотрел на часы и бросил кратко:

— Зайди сразу после обхода.

Когда я пришел в его кабинет, моя история болезни лежала у него на столе. На стульях, обтянутых белыми чехлами, сидели врачи.

Он просмотрел историю болезни и сердито взглянул на меня. Спросил:

— Ты что? Домой торопишься? Так мы не имеем права тебя выписать. Если твою ногу оставить сейчас без присмотра — ты ее лишишься.

— Доктор,— произнес я,— скажите мне одно: буду я ходить или нет?

— Ходить, ходить,— проворчал он.— Когда-нибудь в будущем. Сильно хромая. Осторожно. С посошком, как ходят старички.

— А что для этого надо сделать?

— Ничего,— сказал он отрывисто.— Когда образует­ся костная мозоль... И с посошком, с посошком.

— Доктор, а я смогу играть в футбол?

— Ты что, смеешься над нами? .

Прикрывая дверь, я видел, как он в раздражении бесцельно отодвигает и задвигает ящик письменного стола. И еще мне показалось, что он сердито взглянул на мою докторшу, которая перевела взгляд с меня на него и передернула плечами.

«Что ж,— подумал я,— чем ждать, когда костная мозоль образуется сама, мы заставим ее пойти нам навстречу».

Я приступил на пятку. Боль иголкой вонзилась в нее и прошла до головы. Я сделал несколько шагов, опи­раясь на костыли, и когда боль улеглась, снова присту­пил на ногу. Впереди, у окна, за столом сидели сестры. Я изобразил на своем лице безразличную улыбку и прошагал мимо них, словно боли никакой не было. Никогда коридор не казался мне таким длинным, как на этот раз. Дойдя до палаты, я с усмешкой подумал, что долго такого самоистязания не выдержу. Но Ладина телеграмма, которая хрустнула в кармане халата, за­ставила меня подняться с койки и направиться в об­ратный рейс. Снова иглы, впивающиеся в мозг через равные промежутки времени, снова безразличная улыб­ка подле сестер. Когда я возвращался на койку, хо­лодный пот покрывал мой лоб...