На сопках Маньчжурии

Чучил был плохим специалистом по международным вопросам, но во внутренних он разбирался.

— Против заключения мира я, Аркадий Николаевич, не возражаю в одном только смысле: руки будут развязаны в отношении врага… внутреннего. — Он приподнялся на цыпочках и слегка щелкнул шпорами.

Директор угостил жандарма сигарой, Чучил обрезал ее на бронзовой гильотинке курительного столика и закурил. Они поговорили еще о военных действиях и о решимости государя не опускать оружия до тех пор, пока хоть один японец останется в Маньчжурии.

Полковнику, своему начальнику, Чучил сообщил о прошении рабочих и о том, что на такую меру Ваулин не согласен. Полковник сказал: «Зря! Я бы на все заводы поставил казаков», — но сказал таким вялым, неопределенным тоном, что трудно было догадаться о его настоящих мыслях.

«Действовать, действовать! Теперь или никогда!» — думал Чучил.

Наблюдением было установлено, что на заводе в связи с подготовкой к антивоенной демонстрации рабочие плохо работают, участились стычки с мастерами. Мастеру Крутецкому в спину погрозили кулаком…

Из опроса одного арестованного выяснилось, что в районе работает некая Дашенька. Сам арестованный Дашеньки не видел, только слышал о ней… Тем не менее он сообщил одну черту ее наружности: черные курчавые волосы. Как ни прикрывает их платочком, видны. За этот признак ухватился Лапоть, отличный работник, в сущности воспитанник Чучила. Лапоть установил, что за заставой, на улицах, прилегающих к заводу, действительно появляется некая не проживающая здесь особа, фамилия которой неизвестна, а имя Дашенька. «Курчавые черные волосы, черные глаза, ровные зубы, щеки от улыбки имеют ямочки…» Чучил скользил глазами по строчкам: «Появлялась за заставой… одиннадцать раз… След потерян… найден… снова потерян…» След теряется, — значит, это опытнейшая особа.

Вчера перед Чучилом Лапоть сидел вот на этом стуле. Чучил спросил его: какие у него соображения насчет Дашеньки? Студентка или так просто особа?

Лапоть, тонкая бестия, не высказал никаких соображений, а, несомненно, имеет. Никогда не высказывает соображений до тех пор, пока не разложит у себя в голове всё, как на блюдце.

Чучил думал о сложной сети агентов и провокаторов. Провокатор — незаменимый помощник. Подпольная типография на Красносельской была взята благодаря отличной работе провокатора. Работала женщина. Женщины очень удобны для этих дел.

Поздно вечером Чучилу доложили, что его спрашивает какой-то господин.

Выйдя в переднюю, он увидел Лаптя. Ротмистр не выносил подобных посещений на дому. С точки зрения конспирации и тактики такие вещи были недопустимы. Сотрудники знали это превосходно. Но Лапоть стоял в передней и не только не выглядел виноватым, наоборот — смотрел торжественно. Сердце у Чучила забилось. Он распахнул дверь в кабинет и пропустил гостя. Здесь он, для субординации, все же начал:

— Вы знаете, Лапоть, ваше появление здесь…

Лапоть кашлянул:

— Неизвестная заинтересовавшая вас особа Дашенька — дочь профессора Военно-медицинской академии Логунова.

За этими его словами последовало то, чего Лапоть и ожидал: радостно-испуганное выражение лица ротмистра и ряд недоверчивых контрольных вопросов.

Лапоть отвечал коротко, с достоинством.

Отпустив агента, Чучил долго сидел в кабинете за столом, откинувшись к спинке кресла, вытянув ноги, и, когда вошла жена, сказал ей: «Мамочка, занят!» Из того факта, что дочь профессора Логунова появляется за Невской заставой, еще не явствует ничего… Наблюдением установлено, что она вошла в такой-то дом, в доме пробыла недолго, вышла с женщиной, у которой был на руках ребенок, и из подслушанного разговора выяснилось, что она крестная мать младенца. Вполне возможно, что она приезжает к крестнику… Долго Дашенька вообще не появлялась, что естественно, — крестников-то не навещают ежедневно. В последнее время исчезла. Счастливый случай, один из тех, которые сопутствуют людям, одаренным особым талантом удачи, помог Лаптю: он встретил Дашеньку в городе. «Курчавая, по имени Дашенька…» Та ли это, о которой говорил арестованный? Лапоть — человек надежный, но и он мог ошибиться. Профессор Логунов? Чучил имел с ним дело после знаменитого бунта на Обуховском заводе, когда к обуховцам присоединились семянниковцы и путиловцы. В те дни Чучил начинал свою карьеру, и начинал с блеском: тяжелораненых допрашивал, невзирая на ранения, доктора перед ним вытягивались… И не вытянулся только врач, приглашенный неизвестно кем к тяжелораненому обуховцу. Врач этот, худощавый и седой, предупредил: «Никаких допросов!»

Чучил взглянул на него уничтожающим скользящим взглядом и прошел мимо. Но не успел он сесть около постели обуховца, как на его плечо опустилась рука и гневный голос приказал:

— Вон отсюда!

Жандарм оторопел. Оторопел впервые в жизни. Стоял багровый, оскорбленный — и вдруг увидел генеральские лампасы из-под халата врача. Он мгновенно вспомнил, что сюда пригласили Логунова. Он хотел выпрямиться и возразить, что он исполняет долг перед царем и отечеством и никто не имеет права ему мешать, но глаза профессора сверкали так повелительно, что Чучил согнулся, что-то пробормотал и покинул палату.

Профессор Логунов! Проживает в районе, не имеющем к Чучилу никакого отношения, — дело следует передать Здановскому. Но если передать дело Здановскому, то и все плоды от этого дела соберет Здановский. Ежели же не передать и явиться с обыском самому, то надо иметь твердые данные, иначе вся история может окончиться тем, что Чучила законопатят куда-нибудь в провинцию. Продолжать наблюдение? Но для продолжения нет времени, потому что демонстрация должна состояться в ближайшие дни…

10

Чучил первым вошел в переднюю Логуновых, за ним три жандарма, которые тотчас же стали у стены. Горничная удивленно смотрела на их строгие хмурые лица.

— Генерал… его превосходительство дома? — негромко спросил Чучил.

В дверях появился Александр Вениаминович. Он был в мягкой полурасстегнутой тужурке, глаза его сквозь дымчатые стекла очков смотрели так же пристально, как тогда, около постели тяжелораненого, на ногах были фланелевые теплые ботинки.

— Чем могу служить?

Ротмистр подошел, щелкнул шпорами и сказал негромко:

— Обыск!

Чучил привык к магическому действию этого слова. Испуг появлялся на лицах присутствующих, растерянность, и Чучил немедленно становился хозяином всего и всех.

Но профессор недоуменно пожал плечами, спокойно пригласил ротмистра за собой, а когда за ротмистром двинулись и жандармы, прикрикнул:

— А вы куда?

И жандармы замерли на месте.

Александр Вениаминович провел Чучила в кабинет, прикрыл дверь и сказал:

— Господин ротмистр, обыска в своей квартире я не допущу…

Чучил мгновенно по привычке обежал глазами кабинет, шведские книжные шкафы, письменный стол, кресла… Слова профессора точно ударили его. Они стояли друг против друга, профессор и жандарм, и жандарм почувствовал, как за воротником у него делается липко от пота.

— Если вы будете настаивать, — сказал Александр Вениаминович, — я немедленно позвоню генералу Орловскому, моему двоюродному брату, и попрошу его прислать взвод солдат для того, чтобы оградить меня от подобного безобразия.

Он положил руку на телефон. Чучил громко проглотил слюну. На минуту глаза его застлал туман. Он пробормотал:

— Не понимаю, ваше превосходительство, простая формальность… есть некоторая необходимость не лично к вам, ни в коем случае, но к вашей дочери…

— Вы немедленно удалитесь, — тонким звенящим голосом проговорил Александр Вениаминович. — Обыска в моем доме не будет. Понятно?

Чучил молчал. Он не знал, что сказать и что предпринять. Арестовать профессора за противодействие? Скандал на весь мир! Здановский сделает немедленное представление: «Ротмистр Чучил на территории, подведомственной мне, совершил непозволительный поступок, который, несомненно, вызовет возмущение всего культурного мира». Так и скажет, мерзавец, и тогда всему конец.