Случайные обстоятельства

— Тоже мне знаток нашелся. — Володин, неприятно задетый словами Филькина, иронически усмехнулся. — Втюрился наш Петенька. А сам... Сам ей в младшие братья годится.

Редько подозрительно взглянул на Володина:

— Постой-постой... Ты что, тоже клюнул?

— Я?! С чего это ты взял?!

Удивление Володина было до того неподдельным, что Иван Федорович лишь пробормотал:

— Да нет, я предположительно... С тобой-то ведь насчет этого редко когда ошибешься.

Кафе Дома офицеров походило на все обычные кафе, но, как и в каждом гарнизоне, было оно по составу посетителей преимущественно мужским, к тому же почти сплошь военным. Однако к несомненному его достоинству относилось то, что музыка тут играла довольно тихо и можно было разговаривать, не особенно напрягая голос.

Командир передал через старпома, что задерживается, пусть без него начинают, но решили подождать немного механика.

В такие минуты всегда кажется, что в самый последний момент обязательно что-нибудь помешает: вдруг сыграют тревогу, и, так и не посидев за столом, придется бежать на корабль, и вернутся они к столу неизвестно когда — может быть, через час-полтора, а может, и через месяц — кто знает?.. Механику поэтому, в отличие от командира, было совсем уж непростительно задерживаться и искушать их общую судьбу.

— Снова обычная история, — хохотнул минер Шиловский, веселый, небольшого роста, уживчивый человек. — Сбежал Николай Николаевич от своей Ларисы, залез в любимый трюм и что-то там ремонтирует. Опиши где-нибудь такого — не поверят. Скажут, что выдумали.

О чем можно было поговорить в ожидании механика, как не о самом механике? Или удивившем их Филькине, который объяснил, что остригся наголо исключительно в заботе о будущем, чтоб остановить выпадение волос, на что старпом заметил, что когда лысеть начинаешь, это он по себе знает, то тут уже стригись не стригись... А штурман лишь понимающе переглянулся с доктором: Петя решил, видимо, опробовать новую версию.

О службе они старались не говорить за столом — это как бы неписаным законом считалось, — но как уж совсем не говорить о ней, если она была для них не только службой, не только обязанностью, но ведь и просто жизнью... Впрочем, разговаривали они о службе на том условном, с недомолвками и намеками языке, который вырабатывается лишь годами совместного плавания и вряд ли понятен непосвященному, да и Варламов, как самый старший в отсутствие командира, достаточно бдительно следил за тем, чтоб ничего лишнего за столом не говорилось.

Когда наконец появился Обозин и, оправдываясь за опоздание, начал объяснять что-то насчет ремонта кингстона, Варламов почти добродушно сказал, что и сам вроде дурака не валяешь, кое-что делаешь по службе, а вот рядом с нашим механиком иногда все же чувствуешь себя чуть ли не бездельником.

Обозин принял это как некоторый упрек в излишнем своем усердии и, несмотря на то, что слова старпома были встречены смехом, почувствовал какую-то неловкость за то, что как бы проявил о корабле больше заботы, чем даже старпом. Но это ощущение почти не задержалось в нем, тут же пропало, потому что им всем, пока они вместе плавали, нечего было делить; в сущности, и судьба лодки, и их собственная судьба были общими, да и сам Варламов — механик хорошо это знал — относился к нему с откровенной приязнью.

Вскоре в их застолье наступило то время, когда, собравшись по вполне определенному поводу и поздравив виновника торжества, постепенно забывают о самом поводе, и Иван Федорович сидел сейчас совсем тихо и был менее всего заметен среди них.

Подняли тост за тех, кто в море, вспомнили о том, как недавно сами плавали и у них вдруг заклинило рули на погружении; казалось, уже не выйти из этого дифферента (если тогда вообще успело что-нибудь показаться, так это быстро и внезапно все случилось), посмеялись, припоминая друг друга в эти секунды — легко и даже приятно теперь было посмеиваться над собой, — и уже совсем о пустяках заговорили. Шиловский выразился в том смысле, что стол, конечно, сам по себе великолепен, но — как бы это сказать? — все же чего-то... вот не хватает — и все!

— Женщины! — уверенно сказал Обозин. — Оказаться за столом в обществе умной, красивой да к тому же малознакомой женщины...

— Где же это найдешь такую, чтобы в одной — сразу все? — спросил Володин.

— С малознакомой женщиной? — Варламов прикинул, видимо, эту возможность и, может быть, в душе и допустил ее, но, не ожидая такого вольнодумства от спокойного, уравновешенного, положительного семьянина, сказал укоризненно: — От кого угодно, Николай Николаевич, но от вас!.. Ларисе бы вашей услышать, а?! — Варламов заулыбался, представив себе сейчас дородную и властную жену механика.

— Что жена!.. Жена — это навечно, — сказал Обозин. — Ей и свое плохое доверить можно, все равно сойдет. А вот перед чужой женщиной — тут мы себя репетируем...

— Это как же? — спросил Редько.

— А вот так... Стремимся то лучшее показать, что в нас есть, или хотя бы что может быть...

— Точно! — согласился Варламов. — Товар лицом. Ходишь перед ней — и сразу павлиний хвост вырастает.

— Ну, тут уж у кого как, — улыбнулся Обозин.

— Да у всех, Николай Николаевич, у всех!

— Нет, перед чужой женщиной все-таки умнеешь, — настаивал на своем Обозин.

— Так можно же пригласить, — с готовностью предложил Филькин и встал. — Поймаю попутную машину — и сюда.

— Кого? — не понял Варламов.

— Как кого? Марию Викторовну. Если, конечно, удастся уговорить. Все-таки надо было бы заранее... Но я попробую.

— Отставить, — остановил его Варламов. — По сути, не настолько знакомы... Да и командир...

Никто не поддержал Филькина, и он сел на место. Мол, как хотите.

— Кстати, — проговорил Володин. — Я тут в прошлый отпуск, на юге, с одной француженкой познакомился...

— Француженкой? — перестав жевать, спросил Варламов.

— Да. Она в институте французский преподает.

— А!.. — Варламов вернулся к закускам.

— Ну-ну?! — заинтересовался Шиловский. От штурмана всегда можно было услышать что-нибудь занимательное о его отпускных похождениях.

— Вот уж умница была! — мечтательно сказал Володин. — Вся-вся... И чистенькая такая, изящная... Прелесть, а не женщина.

«Так это же... как... как Мария Викторовна», — подумал Филькин.

— В Париж недавно ездила, — небрежно добавил Володин.

Сартания присвистнул, с соболезнованием покачал головой и тихо пропел: «Куда мне до нее — она была в Париже...»

— Ну и что?! — воскликнул Филькин.

О Марии Викторовне он не знал, где она была, и ничего по этому поводу сказать не мог, но что по крайней мере у них самих тут почище бывает, чем в Париже, Филькин не сомневался. Да и за штурмана обидно стало после песенки Сартании — обидно за возможное поражение Володина, а значит, в какой-то мере и за их общий престиж.

— Вы бы ей, Сергей Владимирович, что-нибудь о нашей жизни рассказали, — посоветовал он.

— Про нашу нельзя, Филькин, — сказал старпом. — Как говорится, время еще не приспело.

— Везет же людям, — улыбнулся Обозин. — Париж... Там же это...

— Эйфелева башня, — уверенно подсказал Филькин.

— Там — француженки! — укоризненно взглянул на него Шиловский. — А не какая-то башня. Эх Петя ты, Петя...

— Прекратить спор, — вмешался Варламов. — Распоясались, понимаешь... Эйфелева башня там тоже есть.

«Француженки!.. — с иронией думал Филькин. — Никто никогда не видел, а все равно: «Ах-ах-ах!..» Да она их всех... Я докажу!»

Выбираясь из-за стола, он услышал, как старпом говорит доктору, что хорошо помнит его еще лейтенантом. Быстро-то как время летит!.. А Иван Федорович ответил, что ему, наоборот, иногда кажется, будто он уже очень давно служит. Словно и не было никогда другого времени.

Получилось это как-то грустно, не вязались его слова с общим разговором, с настроением за столом, но особенно раздумывать над этим Филькин не мог. Нужно было позаботиться о том, чтобы срочно найти какую-нибудь машину.