Чужаки

— Ну, что ты, Танюша, — обиделась лесничиха, — разве ты меня не знаешь? Да я скорее умру, чем открою чужую тайну. — Глаза лесничихи уже горели любопытством. Все это оказалось очень кстати. Неожиданная новость давала ей возможность быть хозяйкой предстоящей беседы с инженершей. Теперь тон разговора будет задавать она, а не Калашникова, к которой она только что собралась в гости.

Через пятнадцать минут лесничиха распрощалась с Татьяной Ивановной, а спустя еще несколько минут каждая из них сидела у своих знакомых и под строгим секретом рассказывала о предстоящих именинах, сообщая совершенно точно, сколько там будет гостей и какие готовятся кушанья.

К вечеру слухи об именинах Ольги Николаевны расползлись по всему заводу. Особенно много говорили о приезде из Москвы брата Мартыновых, то ли учителя, то ли журналиста, но очень, очень милого человека.

Нестер был доволен. Теперь все знают, что у них собираются самые обыкновенные гости. Огласка явилась своего рода завесой от всевозможных подозрений.

Гости собирались под вечер. Первым на паре лошадей прикатил начальник Смирновской шахты Трофим Трофимович Папахин. Это был невысокий, очень полный человек, с широким открытым лицом и приветливым взглядом. При первом знакомстве он казался не по годам грузным. А на самом деле был очень быстр и подвижен. Он был душой общества. От его шуток и искрящегося веселья присутствующие, как-то сами того не замечая, начинали острить, смеяться. Даже самые угрюмые люди в его компании превращались в весельчаков. Трофим Трофимович любил при случае хорошо выпить, закусить, любил подурачиться. Все знающие Папахина считали его своим хорошим другом. С Нестером и Ольгой они вместе выросли. Поэтому, встретившись сегодня, тепло и задушевно пожали друг другу руки.

Вскоре начали дружно прибывать гости, и в течение нескольких минут приехали почти все приглашенные. Только Плаксина на некоторое время задержал лесной пожар.

Завязалась игра в карты — кто в «муху», кто в шестьдесят шесть, а кто просто в дурачка. Калашников с Папахиным сели за шахматы.

Говорили о разном: о дороговизне, о погоде, о возникшем в лесу пожаре. Однако чувствовалось, что все с нетерпением ожидали более серьезных разговоров. Гости, приглашенные Нестером на именины, так или иначе отражали в беседах мнения всей местной интеллигенции, а следовательно, и ее идейный разброд. Хотя взгляды заводских интеллигентов, участвующих в революции или сочувствующих ей, К этому времени уже значительно размежевались, все же среди них еще не было предателей, которые осведомляли бы полицию. Собираясь, они вели ожесточенные споры. Споры эти сопровождались резкими, длинными и зачастую путаными речами. Каждая группа стремилась доказать, что именно она и только она нашла правильную дорогу. Поэтому совершенно естественно, что такие же споры с такими Же длинными речами вскоре должны были вспыхнуть и здесь, среди людей, которые когда-то близко стояли друг к другу, и сейчас разошлись.

Ожидая опоздавших, гости с интересом прислушивались к ссоре, возникшей между играющими в дурака супругами Кучеренко.

— Танюша! — кричал супруг. — Ну что ты делаешь? Опять трефи пиками кроешь, а козыри — бубны.

— Ну, как тебе не стыдно, Петя? — ворковала супруга, делая глазки своему партнеру. — Ну зачем ты смотришь, куда не следует? Гляди лучше в свои карты.

— Куда, Танюша? Положь! — снова кричал супруг, заметив, как она тихонько стащила уже раскрытый козырь, отчего у нее сразу стало больше карт.

— Господи, Петя, да ведь с тобой совершенно невозможно играть, — возмущалась Татьяна Ивановна, — ты просто не даешь мне покоя ни дома, ни в гостях. Вот противный.

— Как наш новый управляющий? — бросил кто-то из сидящих за соседним столом.

— Хуже, во сто раз хуже, — ответила Татьяна Ивановна, строя глазки своему партнеру.

— Вряд ли может быть хуже, — обдумывая очередной ход, произнес Калашников.

— Хуже этого подлеца не может быть, — послышалось из компании играющих в «муху». — Другого такого и днем с огнем не сыщешь.

— Не так уже он плох, — ответил кто-то из третьей группы игроков.

Эти с виду незначительные замечания об управляющем и были тем началом, которое вскоре вызвало горячий спор и заставило многих присутствующих высказать свое отношение к текущим событиям.

— Не в управляющем тут дело, — заметил Кучеренко. — Какого бы управляющего ни прислали, все будут похожи друг на друга. Интересы разные — вот в чем дело: у рабочего свои, у них — свои. Даже девятьсот пятый год, — с азартом хлопая картами по столу и укоризненно посматривая на свою супругу, продолжал кооператор, — и тот ничего не изменил. Но теперь мы, по крайней мере, поняли, что можно и чего нельзя, что хорошо и что плохо. Никто сейчас не будет отрицать, что путь к хорошей жизни рабочие должны прокладывать только через кооперацию! Да! Да! — неожиданно повысил голос кооператор. — Только в ней, в кооперации, мы и найдем правильный способ, чтобы развязать гордиев узел, который многие горячие головы тщетно пытаются разрубить революцией.

— Помешался на кооперации, — не вытерпел куренный мастер Мигалкин, — воды ему дайте, пусть остынет. У самих спичек не купишь, кругом одни долги, а он без конца кооперацией бредит.

Но Кучеренко сделал вид, будто не расслышал этого замечания.

— Когда анализируешь положение рабочего класса Англии и Бельгии, — продолжал он, пытаясь в то же время вникнуть в карточную игру, и, видимо, с трудом соображая, — и ищешь причину их благополучного существования, то неизбежно упираешься в кооперацию. Да, друзья, теперь уже совершенно ясно. Социализм — это кооперация. Она, а не революция и не драка с предпринимателями, приведет нас к вершинам лучезарного будущего.

Кучеренко разошелся и намеревался продолжать в том же духе, но в это время его супруга ловким движением локтя отодвинула в сторону лежавшую на столе семерку, которая мешала ей выиграть партию. Пока разбирались, пока доказывали Татьяне Ивановне, что так делать нельзя, разговором завладел Мигалкин.

— Тоже нашел выход, — презрительно оглядывая ко оператора, зачастил он. — Кооперация? Да кто из серьезных людей пойдет сейчас на эту удочку? Кому не понятно, что наша кооперация по меньшей мере миф, а не выход из положения? Но предположим, — поднимая вверх палец, высокомерно продолжал Мигалкин, — предположим, что в Англии рабочие живут лучше частично за счет кооперации.

Разве в этом главное? А как же быть с людьми, с их на строениями? Что же делать дальше с революцией? Об этом вы подумали? Это что же, не вашего разума дело? Разве не ясно, что для таких великих целей нужны великие средства? И что эти средства должны быть идеально величественны и недосягаемы уму простых смертных? Мы ведь не случайно потерпели поражение в революции. Беда наша была не в чем ином, как в учении наших вождей. Очень многое в нем оказалось неправильным и недостаточным. А главное, — добавил он строго и решительно, — в нем не было то го возвышенного чувства, которое связывало бы людей с божественными силами, тогда как только они могут дать единственно верное направление.

Мигалкин вздохнул и, помолчав немного, продолжал:

— Не нужно забывать, что первым социалистом был все-таки Христос. Я поддерживаю марксизм, как науку о социализме, но считаю необходимым дополнить ее святостью научной религии. Этим мы вызовем на помощь революции. Те возвышенные чувства, которые теплятся в душе каждого человека. Вот что главное, гражданин Кучеренко, в жизни парода, а не кооперация, — поднимая глаза в передний мол, заключил он, делая скорбное лицо.

— Я вас что-то не понял, господин Мигалкин, — не отрываясь от шахмат, сказал Трофим Папахин. — То ли вы за Маркса, то ли за Христа, или за обоих вместе?

— Не поняли? А революцию пятого года поняли? — за горячился Мигалкин.

Папахин молча кивнул головой.

— Тогда о чем с вами разговаривать? — со злостью закричал Мигалкин. — Идите снова свергать и убивать, а меня увольте. Я лучше пойду по стопам Христа, применяя учение марксистов.