Космонавты живут на земле

— Ну что, Сережа? — трубным голосом спросил комдив. — Отобрал кандидатов для беседы?

Мочалов отрицательно покачал головой и ладонью отбросил свисавшие на лоб пряди седеющих волос.

— Нет, Кузьма. Лишь два человека меня заинтересовали из всех представленных: Горышин и Савушкин.

— Как, только два? — удивился комдив. — А остальные? Например, Иванов, командир отличного звена, а Лабриченко, наш снайпер?..

— Так-то оно так, — спокойно согласился генерал. — Я не отнимаю у твоих подчиненных их заслуг. Но пойми, дорогой, очень жестким критерием мне приходится руководствоваться. Восемь из них уже не подходят по двум показателям: рост и вес. Два личных дела я пока задержал. Но, понимаешь, Кузьма, хотелось бы более колоритного парня. Чтобы и летная биография была у него поинтереснее, и сам он физически посильнее выглядел, чем эти, и к космонавтике бы тянулся.

— Кого же тебе еще порекомендовать? — задумался Ефимков и сел на просторный дерматиновый диван. — Есть тут у нас еще один парнишка, да лично я не хотел бы его отпускать. Вот у него так и в самом деле тяготение к космонавтике. Года два назад Гагарин проезжал через его родной город. Так этот парнишка с пакетом к нему пробивался. А в пакете просьба: «Возьмите меня в космонавты, это мое призвание». У нас в дивизии ребята зубастые, Космонавтом его так и прозвали.

— За этот самый случай? — равнодушно спросил генерал.

— Нет, за другое — за то, что он ночью вместо самолета-цели за звездой погнался.

Глаза Мочалова так и брызнули смехом. — Это любопытно. А летает он сносно?

— На уровне. Самолет у него в воздухе задымил как-то. Не растерялся парень. Посадил на летное поле. Звание досрочно получил за это от самого маршала.

— А физически как?

— Так ведь жарища во время пожара в кабине, я полагаю, адская была. В обморок не падал. Из самолета на своих ногах вышел, маршалу все чин по чину доложил...

— Смотри какой, — одобрительно кивнул Мочалов. — А еще какие за ним доблести водятся?

— Ты меня, Сережа, будто корреспондент какой расспрашиваешь, — нервно улыбнулся Ефимков, смутно почувствовавший, что Гореловым его друг заинтересовался всерьез. — Больше за ним доблестей вроде никаких. Разве только что живописью увлекается. Знаешь, если бы не авиация, из него профессиональный художник мог получиться. Он у нас домик дежурного звена так разукрасил. Что ни стена — то картина.

Мочалов положил в общую кипу и те два личных дела, которые поначалу лежали отдельно.

— Слушай, друже, ты меня окончательно заинтриговал. Покажи мне эту роспись.

— Поехали, — без особого энтузиазма согласился Ефимков.

Что-то сковывало теперь его речь. Казалось, он был бы не прочь избежать дальнейших расспросов. Мочалов это понял и стал еще настойчивее.

Комдив, кряхтя, уселся за руль и сам погнал «Волгу» через аэродром по скользкой от гололеда дороге к дежурному домику. В пути был мрачен и почти, не вынимал изо рта потухшую трубку. Когда командир отдыхающей дежурной пары, завидев генеральские погоны, бросился было докладывать, он за Мочалова сделал резкий нетерпеливый жест, означавший: отставить.

Войдя в домик, Сергей Степанович огляделся по сторонам. Копии веселых охотников на привале и запорожцев вызвали на его губах усмешку, но эта усмешка исчезла, когда он увидел на третьей стене картину будничного лётного дня, где с точностью была выписана не только каждая фигура, но и трава, пригнувшаяся от могучего дыхания двигателей, и ромашка в руке у одного из летчиков, наблюдавших с земли за взлетом реактивных машин. А устремившаяся к звездам ракета, оставившая за собой огненный след, еще больше понравилась генералу.

— Как его фамилия?

— Старший лейтенант Алексей Горелов.

— Я что-то не припоминаю его личного дела в той кипе.

— Не было его там, — невесело сказал Ефимков, когда они вышли, — да и зачем стал бы я его рекомендовать? Парень как парень. Ничем не лучше тех десяти.

Пристально посмотрев на своего друга, Мочалов весело расхохотался. Нет, годы явно не повлияли на Ефимкова, он, как и прежде, не умел скрывать решительно ничего: ни своих радостей, ни обид. Генерал готов был биться об заклад, что Ефимков ни за что не хочет отдавать ему Горелова.

— Слушай, друже, а ты все-таки феодал.

— Это отчего же?

— Зачем от меня Горелова прячешь?

— Это что, лобовая атака?

— Считай, что так.

— Только я его вовсе не прячу, — вяло проговорил Кузьма Петрович. — Что он — невеста на смотринах, что ли? Можешь с ним хоть сейчас побеседовать, если имеешь желание.

— Конечно, имею. Мне уже интуиция подсказывает, что это самый интересный кандидат.

Кузьма Петрович с остервенением выбил из трубки пепел и скосил на друга унылые глаза. Ударив себя черной крагой по голенищу сапога, он громко и упрямо воскликнул:

— Не пущу. Не пущу его, и точка.

Они сели в «Волгу». Полковник — за руль, генерал — рядом. Включив для прогрева мотор, Кузьма Петрович рассеянно слушал его гудение.

— Ты пойми меня правильно, Сережа, — сумбурно оправдывался Ефимков, — зачислят его к вашим космонавтам, и будет он там ждать своей очереди. Год, два, пять лет. Ручкой истребителя, гляди, ворочать разучится за это время. А потом оглянется — вроде уже и прошла самая спелая полоса жизни. И космонавтом не стал, и летчиком быть разучился. А у нас он, без обиняков скажу, на широкую дорогу вышел бы. Скоро командовать эскадрильей назначу. Годик-два, и в академию учиться отправим. А оттуда на полк, а то и замом на дивизию. Талантливый, чертяка!

— Так ты же только что уверял меня, что он ничем не лучше других? — заметил насмешливо Мочалов.

Но Ефимков уже входил в раж:

— Э, да это только для присловья было говорено. Горелов — что надо. И потом, как старому другу, тебе откроюсь: он сиротой рос. Понимаешь, жизнь для него с колыбели медового пряника не заготовила. Мать, простая крестьянка, еле-еле читает и пишет. Батька в сорок третьем году в танке сгорел. Горелов еще картину об этом написал. «Обелиск над крутояром» называется. Круча, внизу Днепр бурлит, над обрывом одинокая солдатская могилка. Глянешь — по сердцу мурашки...

Мочалов уже твердо убедился, что его своенравный приятель будет как скала стоять за Горелова. Возможно, и кадровику он дал указание не приносить личного дела этого летчика. И чем упрямее возражал Ефимков, тем все сильнее росло у Мочалова желание поговорить со старшим лейтенантом Гореловым.

Тихонько трогая с места машину, Ефимков оживленно продолжал:

— И еще могу по секрету прибавить, чем дорог мне этот парнишка. Два года он у меня учился, а курсанты были всякие. И отличники, и вчерашние маменькины сынки, и стиляги. Но серьезнее, сдержаннее и умнее не было там у меня парня. Откровенно говоря, иной раз подумаю, он мне вроде родного сына. Никого сейчас так не опекаю. Вот теперь я и высказался, Сережа.

Мочалов искоса посмотрел на друга.

— Так ты что же, — спросил он, пожимая плечами, — полагаешь, что после такой красочной характеристики у меня пропадет желание с ним увидеться?

Ефимков затормозил, давая дорогу маслозаправщику, и, поглядев на генерала широко раскрытыми глазами, умоляюще произнес:

— Сережа, пощади. Откажись от этой беседы!

— Но ты же дал слово, Кузьма! — нахмурился генерал. — Да к тому же, если я побеседую с ним несколько минут, посмотрю медицинскую книжку и личное дело, это еще ничего не означает.

Комдив резко, так что завизжали тормоза, остановил «Волгу» у штабного подъезда. Вышли молча и так же молча прошли в кабинет. Мочалов неторопливо снял шинель, достал платок с синей каемкой и, страдальчески сморщившись, громко чихнул.

— Будь здоров, — мрачно пожелал Ефимков. — Ну так что, Горелова звать?

— Обязательно, — сказал Сергей Степанович.

Ефимков шумно вздохнул и нажал на табло коммутатора одну из кнопок.

— Майора Климова, — прогудел он в трубке. — Это ты, Леонтий Архипович? Чем сейчас у тебя народ занимается? Техсостав на матчасти? А летчики? Так. А где старший лейтенант Горелов? По штабу дежурит? Что-то вы его слишком зачастили на эти дежурства. Человек он творческий, надо учитывать. У вас людей много, можно и пореже посылать. Тем более только что стал командиром звена, работы непочатый край. На будущее учти это. А сейчас срочно подмени его кем-нибудь, и пусть немедленно ко мне придет.