Нас ждет Севастополь

Лейтенант поднялся на палубу и подошел к мостику. Ветер дул тише, но было сыро и холодно по-прежнему. Букреев стоял, облокотившись о поручни, и осматривал в бинокль горизонт. Новосельцев обратил внимание на его темные усики, которые, как ему показалось, воинственно топорщились.

— Ничего, ни одной живой души, — с заметным удовлетворением произнес Букреев, опуская бинокль.

— Я бы хотел предложить вам, товарищ лейтенант, — сказал Новосельцев, глядя на этот раз в его красивые темно-серые глаза, — подготовить беседу с командой примерно на такую тему: «Не жалей жизни в бою». В ней следует провести мысль, что советские воины свой долг перед родиной ставят выше собственной жизни. Надо вспомнить подвиг Гастелло, Голубца, Чекаренко, гарнизона дзота номер одиннадцать. Примеров самопожертвования много, во флотской газете в каждом номере о них рассказывается.

— Тема интересная, — согласился помощник. — С охотой возьмусь провести такую беседу.

На его лице не появилось и тени смущения, и Новосельцев уже решил, что несправедливо давать отрицательную оценку помощнику на основании какой-то альбомной записи в тетради.

— Можете пока отдыхать, — сказал Новосельцев.

Помощник спустился вниз.

Из радиорубки вышел позеленевший от качки и бессонной ночи радист Григорий Душко и подал командиру радиограмму. Новосельцеву приказывали вернуться на базу.

Новосельцев был рад вернуться на базу. И команда и он сам намаялись за двое суток болтанки в неспокойном море.

Через полчаса, когда катер оставил позади район дозора, Новосельцев хотел приказать сделать приборку, но не успел распорядиться, как сигнальщик доложил:

— На норде четыре самолета! Летят на Геленджик!

Новосельцев оглянулся и поднял к глазам бинокль. Четыре немецких бомбардировщика летели на Геленджик. По-видимому, они имели определенное задание и вряд ли будут отвлекаться ради маленького корабля, если даже заметят его.

Однако Новосельцев приказал сыграть боевую тревогу. Первым выскочил из камбуза без поварского колпака и фартука Наливайко и колобком подкатился к носовой пушке. По боевому расписанию он подносчик снарядов на носовом орудии. Лейтенант Букреев подбежал к мостику с плащом в руке. Несколько секунд он наблюдал за самолетами, потом нырнул в рубку. Рулевой Рекунов, радист Душко, минер Шабрин и акустик Левин выскочили на палубу с заспанными лицами. Подбежав к пушкам, на которые были расписаны по боевому расписанию установщиками прицелов и целиков, заряжающими, подносчиками снарядов, они стали протирать глаза и застегивать бушлаты.

Вскоре стволы пушек и пулеметов смотрели вверх, готовые в любую секунду открыть стрельбу.

Боцман стоял у правого пулемета, держа одну руку на рукоятке, а другой подкручивал усы.

Самолеты шли, не снижаясь. Видимо, у фашистских летчиков действительно была определенная задача. «Если они не обратят на нас внимания, то, пожалуй, не следует и огня открывать», — подумал Новосельцев.

«Самолеты идут бомбить Геленджик. И я должен сбить их с курса», — решил лейтенант и, сделав подсчет высоты, приказал приготовиться к открытию заградительного огня из пушек и пулеметов, как только самолеты приблизятся.

Самолеты летели в кильватер друг другу. Вот они совсем близко, слышен завывающий гул их моторов.

— Огонь!

Напоровшись на огневую завесу, передний самолет рванулся вверх, а остальные — направо и налево.

Новосельцев удовлетворенно крякнул, видя, что строй бомбардировщиков поломан.

Два самолета отделились и начали делать заход на корабль, а два полетели дальше. «С нас хватит и этих…», — вслух подумал Новосельцев, зябко передернув плечами.

Первый самолет перешел в пике.

— Право руля! — крикнул Новосельцев, видя, как от самолета отделились две черные капли.

Катер рванулся вправо, и Новосельцев перенес все внимание на второй самолет, также начавший пикировать. Левее катера раздались один за другим два взрыва. Со второго самолета полетели бомбы. Они упали позади катера и почему-то не разорвались.

Морской охотник увертывался, выделывая, казалось бы, невозможные повороты. Он не убегал от врагов, а ловко обманывал их. Комендоры не прекращали стрельбу.

В эти быстротечные минуты все — от командира, стоящего на мостике, до механика, находившегося под палубой, — делали одно общее дело. Комендоры, пулеметчики, сигнальщик, рулевой, мотористы, радист — все люди и механизмы словно слились в единый мощный сгусток энергии.

Самолеты сделали по четыре захода. Бомбы падали то справа, то слева, то впереди, то позади.

Сражение закончилось так же неожиданно, как и началось. Израсходовав бомбы, самолеты повернули на север.

— Итак, багаж не был доставлен до станции назначения, — весело выдохнул Дюжев, вытирая со лба пот.

— Лейтенант, поднимитесь ко мне, — сказал в переговорную трубку Новосельцев.

Помощник вышел из рубки и, пошатываясь, подошел к командиру. Он был бледен, а губы его дрожали. Новосельцев пытливо посмотрел на него и отвернулся, боясь рассмеяться, — очень уж жалким казался он.

Букреев овладел собой, увидев чистое небо. Он даже улыбнулся и бодро сказал:

— Концерт окончен.

Но улыбка у него получилась похожей на гримасу, а слово «окончен» он словно проглотил и подавился. «Нет, это не моряк душой», — решил Новосельцев, вспоминая своего прежнего помощника, сохранявшего хладнокровие при любых обстоятельствах.

— Запишите в вахтенном журнале о бое с самолетами.

На палубу поднялся Ивлев. По его худому, остроскулому лицу катился пот.

— Моторы в полном порядке, — доложил он командиру, жадно вдыхая воздух.

Во время схватки ему и мотористам пришлось несладко в наглухо задраенном моторном отсеке, насыщенном горячим воздухом.

Боцман доложил об отсутствии повреждений в корпусе корабля.

Когда комендоры и пулеметчики собрали стреляные гильзы, протерли пушки и пулеметы, Новосельцев распорядился:

— А теперь, боцман, подраить надо. Чтобы палуба блестела.

Матросы и старшины понятливо переглянулись, а кое-кто незаметно улыбнулся. Командир оказался верным себе.

Собравшиеся на корме покурить обсуждали прошедший бой. Ивлев с колючей насмешкой в глазах говорил комендорам:

— Умения не хватило, видать, поставить на мертвый якорь хоть один самолет. Разучились, братцы…

Разгоряченный прошедшим боем Пушкарев, размахивая руками, кивнул в сторону Дюжева:

— Чисто цирковой акробат… В секунду по два раза руль перекладывал. Прицелься-ка в таких условиях… Это же пушка…

— Рулевой что надо. Если бы не он, то еще неизвестно, как бы дело обернулось…

— Это — факт, — согласился Пушкарев. — Рулевой классный.

— Мне кажется, что расчет вашей пушки не совсем слаженно работает.

— Сквозь палубу заметил? — неожиданно разозлился Пушкарев. — Задержки в стрельбе не было.

— А говорят, что было…

— Не было, говорю! Заряжающего, правда, немного укачало.

— И к бою изготовились позже расчета кормового орудия.

Пушкарев сердито бросил окурок в море и, не отвечая, пошел к своей пушке.

Ивлев посмотрел ему вслед и покачал головой.

Ветер, как хороший погонщик, разогнал тучи и затих, словно увидел, что ему больше нечего делать в чистом голубом небе. Установилась солнечная погода. Море опять приобрело синевато-зеленую окраску, а в Геленджикской бухте оно казалось голубым.

Катер вошел в бухту, и Новосельцев увидел стоящие у причала знакомые катера. Один охотник на малых оборотах ходил у входа в бухту. На рейде стоял большой транспортный корабль.

Через несколько минут катер ошвартовался. Заметив около здания штаба Корягина, Новосельцев спрыгнул на пирс и пошел к нему с рапортом.

Спокойно выслушав рапорт, Корягин спросил:

— Повреждений, значит, нет?

— Ни единого. Полный порядок.

— Команда сильно утомлена?

— Немного есть, в норме…

— Гм… Отдыхайте. Можешь отлучиться с корабля на квартиру. Через шесть часов зайдешь в штаб. Получишь задание.