Концессия

— Если не хочешь быть помощником, возвращайся в Пекин, но помни...

Он не кончил, встал с кресла и вышел в другую комнату. Должно быть, он ждал, что сын бросится за ним, попросит у него прощения и вступит в обычную в Китае семейную артель, где старший в роде занимает наивысшее в служебной иерархии место... Но сын вернулся в Пекин.

Правые гоминдановцы изменили революции и захватили власть. Они захватили ее в тот момент, когда рабочие на фабриках концессионеров потребовали права на жизнь.

Они не поддержали рабочих. Они позволили японцам и англичанам расстреливать китайцев...

Когда окончательно выяснилась измена отца, Чен всенародно отрекся от него. Он выступил на митинге в университете и написал письмо в газету.

Больше у него не было отца. Предателя революции он не мог считать своим отцом.

Лин Дун-фын никак не отозвался на поведение сына. У него просто не было сына. С удесятеренной силой предался он своей новой деятельности: преследованию левых, своих недавних друзей и единомышленников.

Он был во главе трибунала, судившего революционеров, всем арестованным предъявлял он обвинение в коммунизме и подписывал смертные приговоры. Он не пощадил своего кантонского друга, учителя Лай Фу-аня, который приютил его в Кантоне, бедного и никому не известного, с которым немало провели они совместных ночей, открывая друг другу души, жаждущие справедливости. Говорят, что Лии Дун-фын особенно беспокоился, есть ли среди арестованных его друг. Он присудил его к смертной казни, отказав ему во всяких ходатайствах. И чтобы друзья Лая не могли подкупить тюремщиков и палачей, он приказал обезглавить его немедленно тут же, во дворе суда.

Перед смертью Лай, стоя со связанными руками у ямы, куда должно было свалиться его обезглавленное тело, сказал, обращаясь к любопытным, жадным до кровавых зрелищ:

— Если на земле существуют чудовища, подобные Лин Дун-фыну, то честный человек не в состоянии их понять. Подобное предательство, лицемерие и подлость вне того, что постигает человек.

Палач чмокнул губами и поставил его на колени.

Комиссар Гоминдана в деревне, Лин Дун-фын наводил порядки в течение года.

Его больше не интересовал лозунг, который он столь пламенно защищал: «пахарь должен владеть своим полем». Он наводил порядки и навел их так, что стал владельцем обширных земель.

Если бы голова учителя Лая держалась на своих плечах, бедный учитель опять стоял бы перед невозможностью понять подлость человека.

И всюду и везде Лин Дун-фын выступал теперь как противник коммунизма.

У него теперь были не только его старые фабрики, но и много новых, и он был жесток и беспощаден с рабочими. Ни на каких митингах он больше не выступал. Он хотел богатеть и ненавидел всякого, кто мог ему помешать.

В своей личной жизни Лин Дун-фын был суров. Даже в свободное время он отворачивался от излюбленных утонченными предками радостей: от цветения садов, от бледного лунного серпа над крышами храмов и камышами рек. Он даже шел мимо женской любви. У него теперь всего навсего была одна жена, женщина высокая, с худенькими плечами и длинными губами. К сожалению, она не была способна рожать, а ведь он больше не имел сына.

Однажды, отдыхая, Лин плыл по Ян-цзы. С берегов тяжелый шелковый парус джонки казался пурпурным закатным облаком. Люди останавливались и смотрели из-под соломенных широкополых шляп на путь счастливого человека.

В полдень на джонку нанесло лодку. Она плыла боком, парус беспомощно трепыхался. Лин Дун-фын увидел на носу голого двухлетнего мальчишку. Тот свесил за борт голову и руками старался дотянуться до воды. Пятки его жестких ног горели под солнцем. Лин Дун-фын увидел и его мать. Она, по всей вероятности, умерла только сегодня. Черная голова упиралась в мачту, руки подвернулись, левая нога лежала на лавке.

— Цепляй! — кинул Лин рулевому.

Пурпурный парус дрогнул, река зашипела вокруг джонки, багор протянулся и схватил лодку железным пальцем. Мальчишку приняли на джонку, лодка с мертвым грузом двинулась дальше.

Лин сидел на корточках перед мальчишкой, смотрел в маслины глаз и улыбался: теперь у него был сын.

ВЕТЕР С ЗАПАДА

Двухэтажный кирпичный дом в Хай Шэнь-вее. Оштукатурен, желт. Штукатурка местами отпала. На линии, разделяющей этажи, длинная, во весь дом, железная вывеска: «Торговый дом Гу Хан-ки».

Впрочем, торгового дома Гу Хан-ки давно нет. Он отцвел, как и все иные торговые дома. Хотя еще недавно, еще несколько лет назад, здесь кипела скрытая, невидная, но буйная жизнь.

В магазинах торгового дома продавали веники, щетки, умывальники, керосиновые лампы, посуду и гвозди. Но из задних дверей зеленщики и разносчики рыбы выносили плоские мешочки с опиумом, а из ворот выезжали извозчики с прилично одетыми купцами, хозяевами объемистых корзин и чемоданов, подкатывали к маньчжурскому поезду, и пассажиры доставляли в Харбин драгоценные уссурийские меха. Сейчас от торгового дома осталась вывеска и представитель Тао-фан. Чего ждал он и прочие представители шанхайских, харбинских и тянцзиньских фирм? Дела, которые они сейчас вели, никак нельзя было назвать делами: они в самом деле стали торговать вениками, посудой и гвоздями.

Сегодня в пустующую просторную контору Гу Хан-ки собралось много людей. Все гости были почтенны, в шелковых та-пу-ше, в серых и черных раскидных куртках. У каждого на шелковой тесьме из-под куртки болтался веер. Головы украшали круглые черные шапочки. Несколько человек было одето по-европейски. Среди них выделялся серьезностью и худобой Лин Дун-фын.

Присутствующие, разговаривая между собой, время от времени взглядывали на него: большинство встречалось с ним впервые, большинство не знало точной цели его приезда. Но все знали, кто такой Лин Дун-фын. И не мог же Лин Дун-фын приехать по случайному, малозначащему делу.

Лин Дун-фын сидел в кресле у окна рядом с сотрудником консульства Чан-коном. Отсюда виднелась часть немощеной улицы, куски деревянных тротуаров, прохожие... Изредка открывалась входная дверь, и человек пропадал в сыром, прохладном помещении лестниц.

Тао-фан подошел к Лин Дун-фыну:

— Больше некого ждать, все в сборе.

— Очень хорошо, — кивнул головой Лин. — Распорядитесь прикрыть двери и прочее.

«Прочее» было сделано. Через несколько минут на ближайших перекрестках, вдоль соседних домов и у самого дома появились отдыхающие китайцы. Они сидели на камнях, столбах, скамеечках, стояли, прислонившись к стенам и заборам, курили и равнодушно смотрели по сторонам.

Лин Дун-фын встал, оглядел три десятка людей в дорогих костюмах и оказал:

— Почтенные и старые друзья! Мою беседу с вами я начну словами известной песни:

— Конечно, вам знакомы эти слова? Эти стихи мы пели тогда, когда свергали маньчжуров. Старые, уважаемые друзья, о встрече с которыми я так долго мечтал! После свержения маньчжуров произошли события величайшей важности: новый враг вознамерился поработить нас. Опасность была грозна, почти смертельна. Среди нас оказались люди, покорные западному ветру. Снова! Вы слышите! Но мы во-время спохватились. Однако праздновать победу рано. Западный ветер не утих.