Выздоровление

Так, и что ему теперь надо? Работа есть. Ее надо было? Получил… Свалилась в руки-прямо. Дома потеплело? Так ведь и никогда холодно не было, случалось, правда, гулял сквознячок, так ведь не надо было ждать, чтобы кто-то закрыл окошко или дверь…

Сын растет… Видали?! Значит, сына он должен человеком сделать. А как же он его человеком сделает, если сам чуть только от ко… от телка отошел?

И Николай увидел (и вроде не стало каши в голове). Он увидел, как поднимает его отец на руки и показывает на небе кувыркающуюся звездочку… Как поднимает дед Иван сына и показывает трактор на дальнем увале… Как сам он идет с сыном Витькой… Как сын Витька ведет своего сына… Отец поднял Николая на руки и вынес во двор показать спутник за пять лет до своей смерти, но и тогда он стоял уже на своей грани, не шагнул дальше сам, но ведь и Николая не подтолкнул. А если бы иначе? Если бы сыновья начинали жить не с нуля, а с заветной отцовой черточки? Николай ясно увидел, что он бы тогда и ногтя своего внука не стоил, а правнук, может быть, и не вспомнил бы его, став вровень с теми… с наследниками-то. Но нет — такой вспомнит, такой знал бы, что не сам вырвался… А может быть, так уже есть где-то на самом деле, и только он, Николай Акимов, его Богдановка, худой Мордасов оказались в стороне от слитного и густого движения? Ну, пахали, ну, хлеб сеяли. И обрекали детей жить в стороне от главной дороги, потому что сами родились на обочине?

Николай сидел на жестком лежаке как завороженный, медленно покачивался, опершись руками на доски, на которых сидел. Гудело пламя в котле, завывал электродвигатель… Он, наверное, просто одурел в этом шуме, запахе гари и подтекавшей из топливного насоса солярки. Взглянув на манометр и ничего не разобрав издали, Николай встал и подошел к котлу. Железо, жидкость солярка, невидимый электрический ток — вся эта мертвечина работала и казалась живее его, живого. А сейчас и пар колыхнет стрелку манометра… Николай вышел наружу, на морозец и увидел свою тень от прибитой чуть в стороне от двери лампочки, а тень от столба тянулась до тамбура коровника, откуда прибегут скоро с ведрами гомонливые доярки, здоровые и подвижные до пенсии и больные на другой день после выхода на заслуженный отдых…

Они и прибегали потом, но лампочки над котельной не заметили, потому что на дойку приезжал директор Багров и состоялся не столько крупный, понял Николай, сколько громкий и бестолковый разговор.

На этот раз он не собирался дожидаться Скворцова, но для этого надо было оставить ключ, а в каком месте, они не договаривались. Можно было просто навесить замок, и, не в состоянии сразу решить что-то окончательно, Николай с раздражением заглушил котел и вышел за дверь, послушать, не загудит ли где молоковоз.

Вместо молоковоза он услышал фырканье лошади, свист и стук полозьев на мерзлых, едва прикрытых снежком кочках. На санях громко переговаривались.

— О, да Сынок еще не ушел! — услышал Николай возглас Воронина, когда подводу осветила вывешенная им лампочка.

— Взял еще моду ключ забирать, — явственно проворчал напарник Воронина Григорий Козлов, правивший лошадью; третий на санях помалкивал.

— Ну, ты распряги пока Рыжего, а мы слезем, — сказал Воронин, — и захвати там, в газетке… Здорово, Коль! — весело крикнул он, соскакивая с саней.

Третий выпрыгнул следом, и Николай узнал Федьку Бабенышева. Козлов заехал в тень.

— Прибыли с операции! — доложил Воронин и хлопнул себя по карманам надетого поверх телогрейки халата. — Пусти, хозяин, погреться!

Николай молчал.

— Еще думает, — бормотнул Бабенышев.

— А ты-то как с ними угодил? — спросил Николай учетчика. — Или коньяк молдаванский кончился?

— Ты Федора не задевай, — вступился Воронин. — Без него мы фурики да самогон добывали, а теперь — товар клейменый!

— Наводчик, значит, — удивляясь самому себе, отчетливо проговорил Николай (и с этим человеком он так хотел еще поговорить?).

Бабенышев мыкнул что-то невразумительное.

— Глядите, — не удержался Николай, — он ведь, как и у Кашамбы, свидетелем пойдет…

— Каким еще свидетелем? — вскинулся Бабенышев.

— Ты, правда, не очень-то, — встрял Воронин. — Пропусти лучше.

— А где ты вывеску увидал, что тут распивочная?

— Да кончай ты п…! — не вытерпел Воронин и решительно шагнул в двери котельной.

— Пожалуйста, — отступил в сторону Николай. — Только потом не обижайтесь.

— Хо! Он еще грозит!

— Че тут у вас? — хмуро спросил Козлов, появляясь из-за угла котельной.

— Да вот Сынка подменили! — живо отозвался Воронин, поворачиваясь к напарнику. — Заложу, говорит, со всеми потрохами, если дворец мой испоганите! Давно трезвенником стал? — обернулся он к Николаю.

— Да он им всегда был, — вставил Бабенышев и с нажимом добавил: — Сынок и есть Сынок!

— Ну, и хрен с ним, — сказал Козлов, — пошли в красный уголок.

— Задницы морозить? — возразил Воронин.

— А ты че, или возле котла греться пришел? Пусть козюлится, сам еще прибежит, — Козлов колюче взглянул на Николая. — Заревет коровенка-то, жена быстро направит.

Николай едва сдерживал себя, но, понимая, что надо молчать, молчал, только тискал в руках замок от двери.

— Да пошли, что ли, — поторопил Козлов.

— Ну, гляди, Сынок несчастный! — пригрозил Воронин, устремляясь за напарником. — Пошли, Федор!

Но Бабенышев задержался.

— Доложишь? — спросил он Николая.

— А ты как хочешь?

— Преступление, значит, мы совершили?

Николай хмыкнул.

— А ты видишь, по скольку тот же Подтелков или директорский шофер со склада возят? Как они совхозный корм разбазаривают, видишь?

— Ты еще трезвый, Федьк? — спокойно спросил Николай.

— Ну, допустим, — смешался Бабенышев.

— Видишь, трезвый ты, все тебе понятно, преступления никакого нет… Чего ж ты тогда передо мной оправдываешься?

— Я? Оправдываюсь? Да пошел ты! Инвалид несчастный!

Николай засмеялся.

— Иди, иди, — проговорил снисходительно, — а то не достанется.

— Деловой! — выпалил Бабенышев и двинулся к сторожке.

— Ты теперь понял насчет зарядки? — окликнул его Николай.

— Чего тебе? — презрительно протянул Бабенышев, останавливаясь.

— Я говорю: коньячок на зарядку, водочку на разрядку, а завтра, глядишь, и фурики с алкашьем начнешь опрастывать!

Бабенышев неуклюже выругался и исчез в темноте.

Николай навесил замок и запирать его не стал, должен, чай, Скворцов догадаться. Только лампочку выкрутил — вряд ли догадается выключить. И темно стало возле котельной. В окнах сторожки поводили зажженной спичкой, и появился тусклый свет. Николай вздохнул. За себя он постоял, но это ли сейчас было главным? Только ли это? Запинаясь о кочки, он пошел домой. Но, может быть, и этого было достаточно…

— Опять алкашей привечал? — встретила его Катерина.

И Николай сказал, что как раз напротив, а за ужином и подробности выложил, не утерпел.

— Ну, и ославят они тебя, — весело засмеялась Катерина, — на всю Богдановку!

— Не ославят, — возразил Николай; да теперь он, казалось, и никакой-то славы не боялся.

Сынишка болтал под столом ногами, трепал его штанину и словно не замечал отца с матерью.

НЕ НАВЕДИ СЛЕПОГО НА ПЕНЬ

Рассказ неженатого человека

Я прибыл в этот район, чтобы работать учителем в школе. Я и тогда понятия не имел о своем истинном призвании, но в школьных делах меня научили разбираться, да и просто диплом следовало отработать честно.

Жил я в старом, но без особых достопримечательностей селе, отделенном от районного центра и большой дороги сорока почти всегда непролазными километрами. Мирно квартировал у тетки Анастасии, ладил с коллегами, благополучно утратившими двусмысленный налет интеллигентности, учил местных ребят физике и черчению. Село называлось Подбугрово.

Без спешки и понуканий я привел в порядок кабинет физики, за что в канун второго учебного года был пожалован грамотой исполкома местного Совета. Впрочем, не только за кабинет. Как самый молодой и необремененный семьей и личным хозяйством, я возглавлял школьные трудовые десанты или совершал их в одиночку. Осенью — на картошку и желуди, зимой — на овцеферму, весной — на сев, летом — на сенокос и колхозный ток. Летние каникулы я мог бы целиком провести у родителей или махнуть вообще куда-нибудь к черту на рога, но это было не по-джентльменски. За год я хорошо почувствовал, что нахожусь на перекрестье сотен взыскующих взглядов, и это только так говорится, что провинция предъявляет заскорузлые требования… Впрочем, я чувствовал себя обязанным соответствовать им, какими бы они ни были.