Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)

— Говоришь, у подъезда стоит?

Алеша кивнул, он очень боялся, что Венька поспешит, подъедет к подъезду раньше, и дядя Кузя отберет у него лошадь и угонит ее.

Пал Нилыч сердитым рывком накинул на плечи шинель, взял свою толстую палку и пошел следом за Алешей.

Венька уже был у подъезда. У саней останавливались подходившие к училищу ребята, привлекало необычное зрелище: лобастый рыжий парень, их товарищ, намотал на руку вожжи и возбужденно поглядывает, как от столовой к нему вприскочку бежит знакомый всем возчик дядя Кузя.

Деревяшка глубоко проваливалась в снегу, но он каким-то чудом не падал.

Наконец-то Венька увидел Алешу и Пал Нилыча и сразу почувствовал себя свободнее: «Уф ты, шапка моя дырявая, кажется, пронесло».

— Что тут такое?

Гневный тон директора ничего хорошего не сулил, по Веньке-то что от этого! Он молча сбросил брезент к краю саней.

— Что это?

— Вы у него спросите. — Венька указал на запыхавшегося дядю Кузю, который был бледен и зол, как черт: «Всего-то не хватило несколько шагов, не то вскочил бы в сани и, пусть на глазах директора, — а угнал бы, потом доказывай. Проклятая деревяшка!»

Пал Нилыч посмотрел сверлящим взглядом на возчика, еще раз глянул на кульки в санях, спрашивать ничего не стал. Крикнул толпившимся ребятам:

— Идите заниматься! Все, все, живо!

Отбирая у Веньки вожжи, Пал Нилыч вроде бы пожал ему руку. Венька, правда, не мог сказать уверенно, что это было так, по крайней мере, ему хотелось, чтоб было так.

Мастерская грохотала — сверлили, пилили, рубили: все получили задание еще вчера. Двое слушали мастера. Максим Петрович показывал, как вырезать заготовку измерительной скобы из листовой стали. Неровная пластина, изъеденная по краям сверлами, — все, что осталось от целого листа, — лежала на столе.

— Вот как выглядит скоба на чертеже. — Развернул перед ними красноватую бумагу с вычерченной скобой, с ее размерами. — Куда же вы смотрите! На чертеж смотрите, привыкайте к чертежам, учитесь читать чертежи. Ох, сорвиголовы! И как это им на ум пришло? Поняли ли?

И Венька и Алеша кивнули:

— Все поняли, Максим Петрович. Не беспокойтесь, Максим Петрович.

— Головы им своей не жалко. Правдолюбцы! Идите уж.

Мастер напускал на себя излишнюю суровость, но ребята видели — не сердится, пожалуй, даже гордится: вот какие у него в группе молодцы.

Забрав пластину, они пошли к своему верстаку. Сеня Галкин сутулился над тисками. Когда проходили мимо, остановил их.

— Как вы догадались угнать лошадь? — вскинув голову, спросил он.

— Она сама, — сказал Венька. — Подмигнула нам: садитесь, мол, прокачу.

— Великолепно! — сказал Сеня. — А если по-серьезному?

По-серьезному Венька не хотел отвечать. Алеша в это время с удивлением смотрел на тиски Галкина, вернее, на то, что в них было зажато. А зажат был толстый и круглый стальной прут и на нем колечко, отрезанное от латунной трубки.

— Что это у тебя, Сеня?

— А! — Сеня улыбнулся, и лицо у него стало задорное и несерьезное. — Кольца девчонкам делаю. Просят.

— Какие кольца?

— Какие, какие! На пальцы кольца. Получаются, от золотых не отличишь. — Он достал из кармана тщательно отшлифованное колечко, оно блестело, переливалось светом. — Видал? Пайка хлеба. Без разговоров, хоть десяток неси. — Сеня горделиво тряхнул головой, сказал упрямо, словно с ним спорили: — Помнишь, про часы рассказывал? Часы у меня все равно будут, вот увидите.

— Так ты… ты… — Алеша задохнулся от возмущения, он мгновенно представил железнодорожную станцию, измученных голодом людей у эшелонов, готовых за хлеб отдать что угодно, назойливых барыг, которых гоняют милиционеры. Что же, и Сеня Галкин такой? Он увидел Сеню у вагонов с кошелкой хлеба, с высоко поднятой головой, лицо у него задорное и несерьезное. «Меняю хлеб на часы, налетай, у кого есть часы». — Ты что, пайки хлеба на часы будешь менять? Да? — зловеще спросил им.

— Хорошо бы — хлеб на часы. Проще, — мечтательно сказал Сеня. — Только где его, хлеба, столько взять?

Алеше стало легче, даже ругнул себя «торопыгой»: с чего надо было думать плохо о Сене Галкине? Сравнивать с бессовестными барыгами? И все-таки уточнил:

— На рынке будешь продавать?

— А ты думал, на улице?

Смотри-ка, острит. Ай, Сеня! Алеша все не отрывал взгляда от тисков, у него зрела мысль.

— Сеня, ты жалостливый? Можешь добро сделать просто так, без выгоды?

Галкин настороженно и пытливо посмотрел на него.

— Вообще-то я не очень, чтобы просто добро… — начал он. — Ты это к чему?

— Не пугайся. Есть люди, для которых сейчас хлеб как жизнь. Так вот ты дашь несколько заготовок для колечек, я сделаю, ты обменяешь у девчонок на хлеб, потом мы этот хлеб отнесем на станцию, раздадим эвакуированным. Позавчера я отдал свою пайку женщине — так обрадовалась, так благодарила, сам чуть не заревел, глядя на нее.

Сеня сморщил лоб, думал, потом сказал:

— Почему просто так? Хлеб что-то стоит…

— Не понимаешь, — досадливо поморщился Алеша. — Вот ты приедешь в чужой город, и тебя оберут до нитки. Как ты будешь об этих людях думать? Оберет тебя кто-то, а про всех плохо станешь думать, это уж как есть. Барыги на станции свирепствуют, отчаявшиеся люди все им отдают за бесценок. А тут мы: вот, граждане, не все такие негодяи в нашем городе.

— Что-то уж очень путано, — сказал Сеня. — Вообще-то я не знаю, почему просто так? Хлеб что-то стоит…

— Ты голодным бывал?

— Сколько раз.

Алеша безнадежно махнул рукой.

— Тупой ты, Сеня, извиняюсь, конечно. Ничего не понимаешь.

Ребята отправились к своему верстаку, а Сеня бросил вдогонку:

— Ладно, я подумаю.

На пластине они очертили керном контуры двух скоб, теперь надо было приниматься за сверловку, но тянули время: слишком много было сегодня впечатлений, никак не работалось. Алеша успел рассказать, как с матерью ходили в деревню и как их взволновала людская ласка в ломе Савельевых. Говорил и нет-нет да оглядывался на Сеню Галкина — тот старательно, до испарины на лбу, обтачивал кольца для девчонок.

Через некоторое время Сеня подошел к их верстаку.

— Так за что мы будем хлеб отдавать? Объясни.

Тут уж вспылил Венька, раскраснелся от злости, даже веснушки стали незаметны.

— Тебе человек уже объяснял! — Венька разглядывал Галкина со свирепым недоумением. — За благодарность! Понял? За благодарность, за просто так!

— Уговорили, — невозмутимо сказал Сеня. — Только заготовок я не дам, у меня их мало. А кольца сам буду делать. И берите. — Он сделал великодушный жест рукой: дескать, больше и разговора не может быть.

Заметив невольное движение Алеши, Галкин уставился на него:

— Опять что-то не так?

— Да так. Только выходит, что все будешь делать ты, а мы ничего.

Сеня подумал и заявил:

— Понял. Больно шустрым хочешь быть. — Он вскинул голову, и лицо у него стало задорное и несерьезное. — Научи тебя, так ты потом сам кольца девчонкам делать станешь. А мне это невыгодно, мне часы надо, вот так надо. — И Сеня провел ребром ладони по горлу.

Алеша хмыкнул: что поделаешь с Галкиным? Бабушка сказывала: совсем бы умный был человек, кабы не такой дурак.

— Ты чего там шепчешь? — подозрительно спросил Галкин.

— Да так, — улыбнулся Алеша.

— Так! Давно замечаю — придираешься. Ты не хитри.

— Да ты что! — возмутился Алеша. — Поступай как знаешь. А часы мы тебе потом вместе купим. У меня вот тоже мечта есть — сшить костюм. Во сне вижу. И знаешь какой? Коверкотовый, песочного цвета. Так и вижу: иду это я по улице, летом, конечно, брюки отглажены, ботинки хорошие, пиджак перекинут на согнутой руке. Мечта! А часы купим. Что часы? Вон и Венька с нами на базар пойдет. — Алеша заговорщически подмигнул Веньке, чтобы не вмешивался. — Уж всех-то не обманут.

— Пусть попробуют, — спокойно сказал Венька.