Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти

— Кто это? — тихо спросила она мужа, когда они столкнулись у входа в каморку.

— Ярда Чигарж, свой человек. При нем можешь говорить свободно.

Когда Лидка вошла в кухню, гость, в рубашке с засученными рукавами, выжимал над раковиной кепку, а его пиджак, повешенный на спинку стула, сушился у плиты. Видно было, что незнакомец привык ночевать в разных местах и всюду чувствовал себя как дома. Чемоданчик и пальто он взял с собой в кухню, наверно для того, чтобы все вещи были у него под рукой.

Гаек пошел показать ему каморку.

— В случае чего, — сказал он, — имей в виду — окно выходит прямо в лес.

Затемнение, на которое в начале войны так ворчала Лидка, — иногда очень удобная вещь. Никто снаружи не видит, что делается в доме, никто не сует носа в наши дела. А сидеть в непогоду с завешенным окном, при огне, даже очень уютно. Лидка поджарила ветчину. Гаек вынул бутылку сливовицы. Гнать фруктовую водку было строго запрещено, но в каждом улецком доме гнали ее из заторжанских слив. Гость ел с аппетитом, пил умеренно и расспрашивал о положении на фабрике «Яфеты».

Но и Лидка была любопытна.

— А вы тут бывали прежде? — спросила она, потому что гость ей все время кого-то напоминал.

— Это не важно, — отрезал Гаек и продолжал начатый разговор. — Так вот, Казмар разбился с самолетом в дни майской мобилизации, погнался, видишь ли, за выгодной сделкой в Прагу. А осенью тридцать девятого, как только началась война с Польшей, нам уже прислали тройхендера.

— Не забудь, — по-супружески наставительно напомнила Лидка, — что генеральный директор Выкоукал сам написал об этом в Берлин. На «Яфете» тройхендерадаже и не полагалось. Ведь там был только один еврей-акционер — доктор Розенштам, да и тот еще до оккупации уехал в Австралию. Но Выкоукал, конечно, чтобы подлизаться…

— Ну, ясно. В таких случаях говорилось: спасаем, мол, чешские фирмы… — сухо заметил гость и высоко поднял брови. — Мошна, товарищи, мошна — вот для них единственная мерка! За деньги эти иуды продадут и народ. Но черта с два им это поможет. Теперь мы не дадим себя обмануть, как при Первой республике.

Он снова вскинул седую голову, словно отбрасывая со лба упрямую прядь. Лидка взглянула на него с горячим одобрением.

— Не дадим! — решительно повторила она и покраснела. Это сделало ее моложе и красивее, почти что девушкой.

— Ишь ты, как моя мамочка расхрабрилась! — улыбнулся Гаек.

— Ну еще бы, — быстро возразила Лидка. — Я всегда говорю: девушки, держите меня, а то я глаза выцарапаю тому, кто треплется о новой Европе и насчет того, что мы, мол, должны помочь победе Германии. Ну, Мархе — тот немец, а ведь Выкоукал — чех! Проклятая война! Сколько горя хватили мы с этими налетами!

Смуглой рукой она быстро смахнула слезу. Гаек кинул взгляд на жену и вернулся к главному вопросу.

— Когда же к нам придет Красная Армия, как ты думаешь? — спросил он гостя. — В Венгрию они уже пришли, в Польшу тоже…

— Что в Польшу! И в Словакию, — перебила Лидка и обратилась к гостю: — Вы слышали? — таинственно прошептала она. — Ходит тут к нам один коробейник, так он рассказывал, что в Словакии в лесах русских, как грибов после дождя. Они там при луне падают прямо с неба.

Гость улыбнулся, как улыбаются ребенку.

— Освобождение близится, это факт, — сказал он серьезно, — Но нужно помогать и здесь, внутри страны. Вы же знаете, что говорят наши из Москвы? Партизанское движение, саботаж — вот что необходимо на местах. В Словакии все уже кипит, как в котле, а у вас здесь, на самой словацкой границе, «Яфета» работает на полный ход, — добавил он укоризненно.

— Неправда! — воскликнула Лидка и сурово, по-деревенски, поджала губы. — Побывали бы вы у нас в пошивочном, увидели бы, как то и дело ломаются иглы и рвется нитка, когда мы шьем мундиры эсэсовским пугалам. Я бы и совсем бросила работу, да не пускают. А в ткацкой сколько браку — поминутно то бердо застрянет, то челнок соскочит.

— Каждая оторванная пуговица — на пользу дела, — подтвердил гость. — Это их злит, и то хорошо. Но, как я уже сказал, товарищ Гаек, главное внимание надо уделить резиновому заводу. У вас там делают резиновые шины. Резина — это обувь моторизованной армии. Надо взяться за дело так, чтобы вермахтбосиком ходил. Тогда они не тронутся с места.

Лидка одобрительно засмеялась.

— Слышишь, папка?

— Нам это ясно, — сказал Гаек. — Убеждаем всех, кого можем. Здесь среди беспартийных много хороших людей, большинство терпеть не может гитлеровцев. Но бывают и трудные случаи. Казмаровщина еще жива. Поверишь ли, нашлись такие, что говорят: «Контроль — он все видит. Да и сигаретами не вы нас угощаете».

— Что ж, — неожиданно усмехнулся гость и молодо вскинул седую голову. — Можно и сигареты брать и брак делать. Хозяйка, — обратился он чуть лукаво к Лидке, — в резиновый цех скоро поступит один рабочий, мастер на все руки,не пустите ли вы его к себе на квартиру?

— Ну, конечно, — ответила Лидка, — пускай живет у нас в каморке. Как ты думаешь, папка? Здесь его никто не увидит, мы вон где живем, совсем на отлете.

— Дело не в этом, — с невинным видом возразил гость. — Он будет прописан по всем правилам. Так я этого Буреша пришлю… Ну, спасибо.

Он встал, шагнул вперед, пристукнул каблуком и, выставив носок, поклонился хозяйке и пожелал ей покойной ночи. Но Лидке не хотелось спать, ее тянуло еще поговорить. Она взглянула на гостя. Он стоял перед ней, долговязый, худой, поседевший, и улыбался темными, немного воспаленными глазами.

— Ага, теперь знаю! — воскликнула она. — А я-то все думаю — кого вы напоминаете? Смекнула! Вы, случайно, не сродни Франтишеку Черному, что работал у нас в красильне? С тех пор прошло уже немало лет, я тогда была еще не замужем. Потом он уехал добровольцем в Испанию. У нас его звали тогда Францек Антенна. Очень вы на него похожи. Может, вы ему дядя или старший брат?

— Это к делу не относится. Зачем ты допытываешься? — рассердился Гаек. — Нам какое дело? Он Ярда Чигарж, и баста. Покойной ночи, Ярда.

— Ты, может, еще скажешь, что я когда-нибудь лишнее сболтнула?

— Чего нет, того не скажу. Могила, — удовлетворенно сказал муж. — Будто и не баба.

Бородатый незнакомец улыбнулся Лидке, и она заметила, что у него не хватает переднего зуба.

— Что ж, Лидушка, — сказал он. — Мужа твоего он так и не сманил в Интербригаду, этот чертов Францек. Ох и боялась она тогда за тебя, Гаек!

— А вы откуда знаете? — вмешалась Лидка слегка обиженно и вместе с тем ехидно. Ей уже стало ясно, кто у нее в гостях.

— А Францек все мне рассказывал, я его знал как свои пять пальцев. Мы ведь вместе служили в Испании, в батальоне «Димитров». Он был убит под Фуэнте Овехуна, когда нас атаковали мавры.

— Они, наверно, страшные! — содрогнулась Лидка.

— Большой город этот Фуэнте? — спросил Гаек.

— Какое там, дыра! Фуэнте по-испански значит «источник». Каждый второй поселок там Фуэнте. Понимаешь, там каждый источник на счету. Испания страшно сухая страна, только социализм по-настоящему ее оросит. Да, там непочатый край работы! Бойцы нашей Интербригады больше всего страдали от жары и жажды. На счастье, Францек прежде работал красильщиком и привык к жаре.

— Вы об этом Францеке знаете больше, чем о себе, — насмешливо сказала Лидка.

— А ты, Лидушка, смышленая, как я посмотрю! По правде сказать, я уж и сам не разберусь, кто я такой: тот ли, убитый, или этот, живой…

Лидка засмеялась.

— О, господи, Фран… то есть Ярда, ты все такой же шутник, как и прежде. С тобой не заскучаешь, счастливый у тебя характер, честное слово!

Серьезный Гаек стоял у двери, словно немного смущенный тем, что не умеет он быть таким же весельчаком.

— Без шутки нельзя, если даже гроша нет в кармане, — задорно ответил Францек. — Такие уж мы, чешские парни!

Тонкие морщинки бороздили его худое лицо, когда он смеялся. А зуба-то не хватает! И эти неспокойные глаза! Он моложе моего Гаека. Сколько Францеку может быть лет? Не больше тридцати пяти. А весь седой. Лиду это тронуло.