Интерконтинентальный мост

Лодка входила в пролив с севера. Петр-Амая решил воспользоваться и ветром, и течением одновременно. Недавно на Большом совете строительства, где обсуждалось предстоящее соединение островов, зашел разговор о будущих «тихих» атомных взрывах. Инженеры утверждали, что ни природному, ни животному окружению никакого вреда не будет. Внимание всех привлекло выступление плотного рыжеусого человека в старомодных очках вместо контактных линз. Он коротко сказал, что, по его расчетам, полотно моста между островами резко изменит розу ветров в этом регионе. Кто-то из присутствующих небрежно заметил, что изменение розы ветров — не такая уж большая беда и этим вполне можно пренебречь. Метеоролог резко вскинул голову и громко возразил, что ветер в этих местах играет большую роль в жизни людей.

Полулежа на корме, Петр-Амая вспоминал этот разговор, следил за направлением ветра и маневрировал парусом, стараясь идти кратчайшим курсом.

Уже можно видеть два острова. Они даже по цвету различались: Иналик казался более светлым, может быть, оттого, что солнечный свет падал на него прямо.

Лодка, подхваченная течением и усиливающимся в этом месте попутным ветром, неслась как на крыльях, догоняя мелкую волну и птичьи стаи.

Издали селение не выглядело покинутым, хотя в Информационном бюллетене, издаваемом Американской администрацией, сообщалось, что каждая иналикская семья получила просторный дом на острове Кинг-Айленд. Готовые дома в собранном виде перебросили по воздуху с материка.

Однако на узком галечном берегу островка было по-настоящему пусто: ни байдары, ни вельбота, ни лодки. Чуть поодаль, где кончалась галька и начинались огромные, отполированные волнами и ветром валуны, валялся полуразвалившийся остов старой байдары. И еще — в поле зрения — ни одной собаки!

Петр-Амая знал, что основная работа мостостроителей идет на вершине острова, на небольшом плато, где, собственно, и устанавливалась башня-опора и другие вспомогательные сооружения. Петр-Амая увидел снижающийся на плато грузовой дирижабль. Он на мгновение закрыл солнце, и, когда лучи снова сверкнули, Петр-Амая вдруг увидел Френсис.

— Я тебя все утро жду. Глаза заболели, пока глядела в море.

— Я очень рад тебя видеть, моя Френсис!

Они поднимались, карабкаясь по камням, мимо опустевших огромных опреснительных установок, мимо старой школы с большими окнами по всему фасаду.

— Говорят, отец Джеймса Мылрока, дед Перси, дом свой построил из упаковки, в которой привезли эту школу, — сказала Френсис. — Вот как бедно жили эскимосы!

— Зато, я слышал, на Кинг-Айленде хорошие дома, — сказал Петр-Амая.

Френсис остановилась передохнуть. Она внимательно посмотрела в глаза спутнику.

— Дома очень хорошие, — сказала она. — Никто из иналикских никогда таких не имел. Даже те, что почитались богатыми… И место хорошее. Во всяком случае, там попросторнее, чем здесь…

Петр-Амая вдруг почувствовал запах дыма. Френсис заметила движение его затрепетавших ноздрей и улыбнулась:

— Я тебе варю кофе… На костре. Здесь уже все отключили.

От старой школы повернули направо, и Петр-Амая увидел у огня сгорбленную фигуру человека.

— Это кто? — встревоженно спросил он у Френсис.

— Адам Майна. Он попросился со мной приехать сюда. Что-то забыл.

Старик держал в руке бутылочку с «Китовым тоником» и с улыбкой смотрел на молодых людей.

При ярком, хотя и осеннем солнечном свете пламя едва было заметно, и легкий дымок быстро уносился ветром. Огонь горел весело, старик щедро кормил его тоненькими щепочками и побелевшими от морской воды кусочками коры.

— Амын етти! — по-чукотски поздоровался старик, хотя отлично знал об эскимосском происхождении Петра-Амаи. — Как погода в море?

— Хороша!

— Когда я был совсем маленьким, ранним утром я прежде выбегал наружу и «смотрел ветер». Ты-то, наверное, уже и не знаешь, что это такое?

— Почему, дед Адам?

Петр-Амая и вправду знал, что это такое. Отец воспитывал его согласно старым эскимосским обычаям. Утро его тогда начиналось с того, что он выбегал, едва продрав глаза, наружу почти в любую погоду. Помешать могла только такая пурга, когда заметало дверь. Маленький Петр-Амая выбегал и в стужу, и в дождь и, вернувшись в дом, обстоятельно и точно сообщал о том, что происходило в природе.

— А потому, — сказал старик, — что ты веришь прогнозу. Только нет еще такой науки, таких хитроумных приборов, которые бы могли предсказать погоду в Беринговом проливе.

Френсис убежала в дом за чашками.

Петр-Амая пристроился на гладкий гранитный валун, нагретый со стороны огня.

— На охоту все равно будем приплывать сюда, — сказал Адам Майна. — А ветер уже будет другим.

Петр-Амая вспомнил слова метеоролога о розе ветров.

— Ветер будет другим, потому что эта махина, которая будет закрывать половину неба над Иналиком, изменит направление ветра. И еще многое переменится, а люди попросту закрывают глаза на это…

— Ну, может быть, и вправду изменится роза ветров, — сказал Петр-Амая, — а остальному зачем меняться?

— А вот зачем, — Адам Майна поворошил огонь, вызвав сноп искр, положил несколько кусочков коры. Дым напоминал детство, морской ветер и студеный запах приближающихся льдов. — Видел панораму моста? Красиво? Так вот, всегда найдется какой-нибудь человек, а то и целая группа людей, которым эта красота не будет давать спать, и они будут только и думать о том, как ее разрушить… Вот о чем я думаю.

Во всем мире добрые отношения Советского Союза и Соединенных Штатов Америки понимали как надежную гарантию мира. И то, что делалось совместно обеими странами, повсеместно находило добрый отклик. И все же каждый раз на каких-то задворках шептались, бормотались, высказывались глухие сомнения, делались разного рода предсказания о возможной неудаче. Было нечто похожее и относительно моста через Берингов пролив. Но, как сказал один известный французский публицист, автор нашумевшей в свое время книги «Мир на ладонях», возникновение такого рода реакции нормально. Было бы удивительно и не в природе человеческой, утверждал этот француз, чтобы вдруг все были единодушны…

Поэтому Петр-Амая не особенно обратил внимание на замечание Адама Майны, больше интересуясь тем, что привело старика обратно на остров. Конечно, скорее всего тоска по покинутому. И он с сочувствием сказал:

— Я вас понимаю: трудно навсегда уезжать отсюда.

— Это просто невозможно! — с убежденной горечью сказал старик. — Это невозможно, и тем не менее это случилось, — добавил он, и в голосе его были явственно слышны слезы.

И Петр-Амая вдруг ощутил в его словах всю глубину трагедии людей, лишившихся родины. Пусть такой, как крохотный островок Малый Диомид, называвшийся в иных газетах просто куском голой скалы, брошенной в бурные воды Берингова пролива.

Адам Майна всегда выглядел крепким стариком, а тут вдруг в нем стала заметна дряхлость и какая-то пришибленность. Редкая жесткая борода щетинилась толстыми редкими волосами, в потухших глазах отражалось пламя костра.

— А я ведь одним из первых поддался! — со стоном в голосе произнес старик. — Вдруг увидел мечту всей жизни — большой просторный дом, вдоволь еды, безоблачное будущее…

Френсис давно принесла чашки на небольшом подносе, где было еще и печенье и кусочки мантака [1]. Она не шевелилась, словно остерегалась спугнуть слова старика.

— Но, оказывается, человеку-то ничего этого не надо! Кроме его собственной жизни, судьбой данной жизни, ничего не надо! Только собственными руками добытая еда идет впрок человеку, только счастье; добытое в собственном страдании, — это настоящее счастье!

Адам Майна как-то странно всхлипнул, откашлялся и вдруг строго и сердито сказал Френсис:

— Ну что ты стоишь? У гостя горло давно требует горячего!

Но Френсис, пораженная словами старого Адама, хоть и вняла приказу, но двигалась замедленно, и Петр-Амая видел в ее глазах слезы.