Земля Кузнецкая

— И ты, значит, ошельмовал людей, даже не поглядев на них?

Чернов на секунду отвернулся, потом сжал локоть Рогова.

— Не случится больше такого, Павел Гордеевич!

— Не верю! — Рогов покрутил головой. — Вот если будешь чаще бывать на районе да разговаривать с людьми, да писать о них, об их живом опыте…

— Даже стихи! — воскликнул Чернов и влюбленно оглядел инженера. — Я столько наслушался сегодня о вас, Павел Гордеевич… Некрасов меня, как щенка, тыкал носом в дела на районе и все приговаривал: «Это Рогов! В этом нас тоже поддержал Рогов».

Рогов с досадой отмахнулся.

— И опять ошибка, опять ты увлекаешься! Не во мне дело, а в таких, как Некрасов, Вощин, Черепанов, — вот куда внимательнее смотри.

С шахты они шли через стадион, по узким извилистым аллейкам. На волейбольной площадке тренировалась какая-то команда, слышались тугие удары в мяч, короткие возгласы.

Медленно смеркалось, и все постепенно приобретало легкий, голубоватый оттенок.

— Ох, какие они мне слова говорили! — снова сказал Чернов и неожиданно присвистнул.

ГЛАВА ХIII

Очерк Чернова об истории рудника Рогову очень понравился. Сделал из него несколько выписок для своего доклада о пятилетке шахты. После этого просмотрел свежий номер толстого журнала, потом разложил чертеж нового угольного поля, но тут же поспешно свернул. Все-таки, как он ни хотел казаться спокойным, ему это не удавалось. Ну что как будто особенного в том, что его перебрасывают с одного места на другое? Случается ведь это с десятками инженеров, многие даже радуются перемене обстановки. И в то же время не верилось, не хотелось верить, что кому-то удастся оторвать его от только что начатых дел. Позвонил дежурному по шахте, чтобы справиться, как идет смена на участках района.

— Часовую добычу я передал районному инженеру Очередько, — ответил дежурный.

В трубке звонко щелкнуло.

Рогов невесело усмехнулся, походил по комнате. Потом поставил на письменный стол портрет Вали, сел и долго смотрел на него, положив подбородок на ладони. Наконец сказал:

— Ладно, Валюша, ты не думай, что я раскис. Только мне очень нехватает тебя, девочка, очень…

Зазвонил телефон. Взял трубку и услышал голос Бондарчука.

— Как самочувствие? — спрашивал парторг. — Хорошее? Не лукавишь? Ну, это самое главное. А я задержался на бюро горкома и о скоропалительном решении треста узнал поздно. Все это не серьезно. А потом эта недостача угля в штабелях. Теперь тебе ясно, что все это одно к одному? Черт-те, как только люди докатились до этого! Горком уже принял справедливое решение, а тебе надо продолжать работу. Понятно? Вот и хорошо. Да, еще вот что: сегодня ночью я выезжаю в комбинат, дня на два. И, кстати, у тебя там есть листок по учету кадров? Есть? Значит, все хорошо. Привет.

В телефоне пискнуло, и девушка со станции спросила:

— Вы закончили?

— Закончили, закончили! — Рогов вскочил, бросил трубку. «Как это хорошо, что есть на свете Бондарчук, Валя, товарищи!»

Почти смешным показалось минутное чувство одиночества. Какое тут к черту одиночество! Вот хотя бы вчерашний вечер: к нему пришли сразу три гостя — Хмельченко, Некрасов и Вощин, сели рядком на диванчике, попросили разрешения закурить; завели беседу, и все четверо хитрили. Рогов не показал виду, как глубоко тронуло его это посещение, хотя он знал причину, вызвавшую его, а шахтеры тоже вели себя так, словно с инженером ничего не случилось.

— Мы от секретаря горкома, — сообщил Хмельченко. — Разговор был о всяких житейских делах.

— Хорошо поговорили, — подтвердил Вощин.

Рогов не стал выспрашивать, о чем они разговаривали в горкоме, и тут же попросил Некрасова, который был старшиной на курсах горных мастеров, чтобы на завтра отменили его занятие.

— Что так? — спросил Некрасов.

— Тоже всякие житейские дела.

Некрасов опустил взгляд на свою маленькую круглую ладонь, потом поглядел на товарищей. А когда встретился глазами с Роговым, лицо у него было неулыбчивое, почти суровое.

— Зря, Павел Гордеевич, — сказал он сухо. — Останавливаться нельзя. Мы, наоборот, попросить хотели тебя еще об одном деле… Соберутся завтра все три наши бригады, а ты бы лекцию провел или просто беседу: «Что такое работа по циклу». Надо, чтобы люди до конца дело поняли…

— И черепановцев нужно пригласить. Так мы решили, — вставил Хмельченко.

Припомнив сейчас еще раз этот разговор, Рогов нетерпеливо прошелся по комнате, словно опаздывая куда-то, потом включил электроплитку, поставил чайник, вытащил из тумбочки непочатую бутылку коньяка и налил рюмку. Валя на портрете улыбалась явно с хитрецой, одними уголками глаз.

— А ты не суди строго, — возразил Рогов, поднимая рюмку, — это я за твое здоровье…

Но он не успел пригубить вино. В коридоре кто-то тихо поскребся, отыскивая в темноте ручку, потом раза два тихонько стукнул. Рогов повернул ключ, открыл дверь. На площадке, почти невидимый в темноте, стоял человек в военной форме.

— Войдите! — сказал Рогов.

Человек стоял, словно боясь ступить через порог.

— Ну, входите же, что вы? — повторил Рогов.

Человек сделал шаг вперед и, остановившись у косяка, вытянул руки по швам. Еще не понимая, что это значит, еще не услышав голоса вошедшего, Рогов почувствовал, как кровь горячей волной хлынула от сердца к лицу.

— Гвардии сержант?

— Так точно, товарищ гвардии капитан! — у парня так и брызнул из глаз лучистый свет, но он еще строже вытянулся и особенно твердо отчеканил: — Разрешите доложить, товарищ гвардии капитан, до Берлина дошли! Жарко Берлину было!

Рогов порывисто шагнул вперед и раскрыл объятия.

— Солдат ты мой дорогой! Каким ветром тебя?..

— Товарищ гвардии капитан!.. Товарищ! — не закрывая глаз, сержант плачет, даже не замечая этого.

Рогова тоже душит горячий комок в горле, но он смеется.

— Степа, оставь капитана… до следующего раза. Меня же Павлом зовут.

— Непривычно же…

Обнялись до хруста в костях, потом долго глядели друг другу в глаза и опять обнялись. Данилов доверчиво, по-братски прижался лбом к плечу Рогова и негромко признался:

— Ехал, ехал и думаю: дай загляну, какой он теперь? А ведь хороший был… грозный!

— Не забыл?

— На всю жизнь!

— А ведь я как будто знал! — Рогов подхватил Данилова за талию и подвел к столу. — Смотри, одна рюмка на взводе, а вторую мы сейчас зарядим.

— По сто наркомовских? Помните, как в Познани?

— А у Згежа?

— А помните, как старшина Чистяков на минах картошку варил?

— А этот… как его?.. Ну, который отказывался трофейные продукты есть?

— Гулевич. Убили его.

— Многие не вернулись… — Рогов задумчиво переставил портрет на столе.

— Ваша девушка? — показал глазами Данилов.

Инженер улыбнулся.

— Ну, что ж, давай выпьем за встречу, за возвращение!

— За жизнь, товарищ гвардии капитан!

…Просидели почти до утра, близко сдвинув стулья. И столько переговорили за эту ночь, столько вспомнили!..

— А как же вы меня тогда откопали? Я так и не знаю толком, — спохватился под утро Данилов. — Вас же назавтра самого…

— А черт его знает! Помню одно: воронка большая, я ее всю по краям перекопал и вдруг вижу твой памятный котелок боком торчит. По котелку почему-то и определил, что жив мой снайпер.

— А вот сам не поберегся… — незаметно переходит на «ты» Данилов.

— Нельзя было. До Зееловских высот оставалось километра полтора, а от этих высот до Берлина — рукой подать… А что бы ты сказал, Степа, — перебивает вдруг себя Рогов, — что бы ты сказал, если бы меня тогда, в самый горячий час, отстранили от командования?

— Значит, это был бы не ты, — не задумываясь, отвечает Данилов. — И я бы ничего не сказал или бы сказал, что правильно сделали.

Рогов смеется.

— Хитер, солдат!

Под утро от усталости и выпитого коньяка сержант заметно охмелел.

— Ну, а планы на жизнь какие? — спросил Рогов. Данилов помедлил и отмахнулся.