Андрей Снежков учится жить

Август прошел в ожидании Павла. Наступил сентябрь, а парня все не было. Старуха так истомилась в тоске по сыну, что заболела. Тревога жены передавалась и Дмитрию Потапычу. Ему стали приходить в голову всякие мысли; но больше всего он боялся, как бы Павел не попал в крушение. Старик никогда не ездил в поезде и считал, что на железных дорогах каждый день происходят крушения. Самым надежным транспортом, по мнению Дмитрия Потапыча, был водный.

Но вот, наконец, явился и Павел. Он приехал в субботу, когда старуха с Катериной топили баню.

Павла первым увидел Егор — шустрый краснощекий мальчишка, игравший во дворе с пятилетним братом Алешей.

— Бабушка, — закричал Егор, бросаясь в предбанник, — дядя Паша приехал!

Старуха перестала мешать в кадушке золу и как была с ковшом в руках, так и выбежала во двор.

Павел стоял у крыльца и подкидывал на руках визжавшего от восторга Алешу, а на земле валялись брошенные впопыхах вещевой мешок и скомканная солдатская шинель.

Утром на следующий день у Фомичевых долго стряпали, потом в горнице долго ели, пили водку, настоянную на черной смородине, и Дмитрий Потапыч все любовался Павлом.

Сын сидел за столом прямо, выпятив грудь, увешанную разными значками, и после каждой рюмки жмурил широко расставленные, как у матери, глаза и гладил ладонью короткие, бобриком остриженные волосы.

— Что скажешь про моего сына, Евсеич? — заговорил вдруг Дмитрий Потапыч, обращаясь к своему приятелю, тоже бакенщику, веселому, непоседливому старику. — Чем не красавец, а?

— Прямо скажу, всем обличием первой статьи жених, — охотно согласился Евсеич и, проворно вскочив из-за стола, высоко поднял стакан. — Выпьем за героя Красной Армии. Дай бог не последнюю!

А немного захмелевший, улыбающийся Павел откинулся на спинку стула и спросил:

— Ну, а как в Яблоновом? Бурят?

Дмитрий Потапыч от такого вопроса оторопел, поморщился.

— И не говори... Загадили совсем Яблоновый, — медленно произнес он. — А ведь какая тишь и благодать была! Эх!..

Старуха, уставшая от больших хлопот и свалившейся на нее радости, после первой рюмки совсем ослабла и уже не могла сидеть за столом. Она ушла на кухню, где у нее за печкой стояла кровать, и ее отсутствия никто не заметил. Только часа через два Павел неожиданно вспомнил о матери, взял в обе руки по рюмке и направился на кухню.

— Выпьем, матушка, со свиданием! — сказал он.

Мать не ответила. Она сидела на кровати, привалившись спиной к стене. Глаза у нее были закрыты, и казалось, что она спит, — так спокойно было ее старое лицо с тонкими в строчку губами, слегка тронутыми улыбочкой.

Павел вдруг понял, что произошло, и, страшно закричав, метнулся к двери.

На шум из горницы пришли Катерина и Дмитрий Потапыч. Старуху бережно положили на кровать и до пояса накрыли одеялом.

II

Пошла вторая неделя со дня приезда Павла в Отрадное, а ему уже не сиделось дома. Тянуло в горы, в Яблоновый овраг, где зарождалась новая, такая необыкновенная для этих мест жизнь.

Нефть в Яблоновом овраге, расположенном в трех километрах от деревни, была открыта еще перед уходом Павла в армию. Тогда в овраге, вглубь прорезавшем Жигулевские горы, стояла одна вышка. Сейчас их было около десятка. С каждым месяцем промысел увеличивал добычу нефти, и овраг, когда-то тихий, заросший дикими яблонями и орешником, все больше и больше оживлялся.

В давние годы деревенские бабы с ребятами каждое лето набирали в овраге мешки яблок. Яблоки были до невозможности кислые, но моченые они становились вкусными, и зимой на праздники их подавали к столу как лакомое блюдо. Потом год от года яблок в овраге стало родиться меньше, и в эти места, кроме мальчишек, никто не ходил.

Подростком Павел любил бегать с товарищами в овраг. Они играли в «разбойников», искали клады, ловили силками синиц и горихвосток.

На левом склоне горы из расщелин ключом била студеная, волшебной прозрачности вода. Мальчишки жадно, помногу пили, черпая воду пригоршнями из неглубокого колодца у подножия скалы...

Как-то утром после приезда Павел пошел к конторе промысла, чтобы с попутной машиной отправиться в Яблоновый овраг.

На крыльце конторы сидел пожилой, в засаленном ватнике и грязных сапогах усатый мужчина. Внимательно оглядев из-под густых лохматых бровей Павла, он негромко кашлянул в увесистый кулак и спросил:

— Случайно, не на промысел пришел устраиваться?

Павел покосился на усача, сказал:

— Не собирался пока.

— А стоит! — оживляясь, продолжал незнакомец. — К чему интерес имеешь?

— Могу в ремонтную мастерскую, могу на движок. Я в армии танкистом был, — сухо ответил Павел.

— Танкистом? Молодчина! — взяв Павла за руку, усач взглянул ему в лицо: — А на буровую, к примеру, не хочешь? А? Мне как раз человека нужно.

— А вы кто сами будете?

— Мастер. Фамилия моя Хохлов.

К зданию конторы подкатил запыленный грузовик. Из кабинки высунулся шофер и прокричал, обращаясь к усачу:

— Прошу, Авдей Никанорыч!

Мастер потянул Павла за рукав:

— Поедем, на месте и потолкуем.

Машину нещадно трясло, бросало из стороны в сторону. Извиваясь и петляя, дорога тянулась по берегу Волги мимо гор.

Река была прозрачного синего цвета — кроткая и задумчивая. Такой ее можно видеть только в сентябре.

И в эту безмятежную водную гладь смотрелись Жигули. Горы уже оделись в осенний пестрый наряд. По склонам багрово-малиновыми кострами полыхали клены. Густым частоколом стояли у зубчатых вершин неприступные молчаливо угрюмые сосны. В оврагах среди иссиня-зеленых дубков красовались молоденькие березки, щедро увешанные круглыми, похожими на золотые монеты листьями.

Павел смотрел то налево — на Жигули, то направо — на их четкое отражение в воде, и ему казалось, что машина несется по горному ущелью.

Широко расставив ноги и навалившись грудью на кабину, Хохлов громко говорил:

— Через несколько лет большой промысел, парнище, тут будет! А теперь... самое начало. Ни дорог, ни других условий. Глушь, матушка!

Помолчав, он засмеялся:

— Ничего, мы калачи тертые. И не в таких переплетах бывали!

Мастер сказал это просто, без всякого бахвальства, и Павел сразу понял, что Хохлов — человек, видевший всякое.

Буровая Хохлова стояла на расчищенной от орешника площадке. Выкорчеванные пни еще не были убраны и валялись по краям поляны.

Остановившись вблизи вышки, поднимавшейся к голубеющему небу, мастер сказал Павлу, взмахнув рукой:

— Вот оно, мое хозяйство!

Павел еле расслышал слова Хохлова: от буровой разносился лязгающий грохот станка.

Широким, неторопливым шагом Хохлов направился вперед. Павел вслед за ним поднялся по отлогим мосткам к буровой.

— Две сотни метров пробурили. Третью начали, — крикнул мастер, наклонившись к Павлу. Заметив, что тот смотрит на вращающийся в центре вышки круг, похожий на низенький стол, который, оказалось, и производил такой грохот, Хохлов добавил: — Ротор. Он вращает на забое бурильные трубы с долотом... А у лебедки бурильщик. Всей этой техникой управляет.

Через полчаса, после осмотра буровой, насосного сарая, глиномешалки, котельной, Павел подумал: «Хозяйство и, верно, немалое!»

— Ну, что теперь скажешь? — спросил Хохлов как бы между прочим, свертывая цигарку. — Нефть добывать, чего и говорить, нелегкое дело. Сразу ее за хвост не поймаешь!

— Я, пожалуй, согласен, — сказал Павел. — Только дома надо с отцом поговорить... Старик у меня уж больно такой... — Павел замялся, — не любит он шуму. Бакенщиком всю жизнь работает.

Хохлов перебил Павла:

— Постой. Ты Фомичев?

Павел кивнул головой.

— Тогда я знаю твоего отца. Дмитрием Потапычем его звать? Ну-ну!

Мастер покрутил ус, сощурился.

— Я с ним прошлым летом на рыбалку как-то ездил. Славный старик. Но нас, нефтяников, это верно, недолюбливает.

Вечером, помогая Дмитрию Потапычу выгребать из коровника навоз, Павел сказал: