Возгорится пламя

Вот он остановился уже поблизости от собаки, прикрикнул и погрозил кулаком.

Дженни косо посмотрела на хозяина и легла. Но стоило ему сделать несколько шагов в ее сторону, как она отбежала немного и снова легла.

«Просто упрямится или боится наказания за испорченную охоту?» — недоумевал Старков, стоя возле широкого куста низкорослой ивы.

Что говорил Ильич собаке — не было слышно, но Дженни по-прежнему отбегала от него и ложилась на несколько секунд.

И Оскар тоже не мог подманить ее.

Обиделась на хозяина и не доверяет его другу!

Описав полукруг, Дженни, мокрая от болотной воды и росы, сбитой с осоки, легла отдохнуть у ног Старкова. Он хотел было нагнуться и взять за ошейник, но собака, испугавшись, вскочила и азартно рванулась вперед. И тут произошло неожиданное: через несколько шагов она с ходу уперлась в землю тремя лапами; застывая на месте, правую согнула и приподняла.

Классическая стойка! Вот так Дженни!

Но кто тут может быть, в двух шагах от охотника? Даже странно видеть стойку. Неужели на какое-нибудь перышко?

На всякий случай Василий Васильевич все же приготовился стрелять влет и скомандовал:

— Пиль!

Дженни не двигалась с места.

— Пиль, милая! Пиль!

Собака оглянулась и снова застыла.

Старков начал одной рукой подталкивать вперед. Дженни мелко дрожала всем телом и упиралась, теперь уже не решаясь оглянуться на непонятливого охотника.

И вдруг из-под кочки у самого собачьего носа, растревоженного каким-то резким запахом, взлетела свечкой вверх неуклюжая птица, чуть меньше дупеля. Неловко и беспомощно махая трепыхавшимися крыльями, набирала высоту, чтобы перевалиться через куст. Задрав голову, собака смотрела на нее несколько секунд, — бежать некуда, — потом легла, протянув усталые лапы.

Стрелять было не труднее, чем по неподвижной цели, и птица упала в куст. Дженни отыскала добычу и положила к ногам охотника.

— Отличная собака! — громко похвалил Василий Васильевич, чтобы слышали на болоте.

Поднял добычу: длинные тонкие ножки, вытянутое, как веретено, туловище, темно-серое оперение, короткие, будто обрубленные, крылышки, клюв острее шила.

— Коростель?! — обрадовался Ульянов, подходя к Старкову. — С полем тебя!

— Да, коростелище, — не спеша подтвердил тот. — И ты бы видел, какая была классическая стойка! Золотая у тебя, Володя, собака! Только надо в руках держать, во всем с подходом к ней.

Положив морду на вытянутые лапы, Дженни одним глазом настороженно посматривала на хозяина.

Владимир Ильич погладил ее:

— Не будь такой обидчивой. А наказывать тебя никто не собирается. Ты ведь сегодня первый раз. И с коростелем выдержала экзамен! Пойдем учиться стойке на дупелей.

Он привязал к кольцу ошейника конец вожжей и снова пустил собаку в болото.

То давая команду: «Пиль!», то придерживая Дженни, он как будто приучил ее к стойке на дупеля. У его пояса уже болталось пять длинноносых куличков. И Оскар заполевал одного.

А Старков, сколько потом ни стрелял, все мимо. В книжках он читал, что стрельбе влет легче всего научиться на дупелях. Может быть, это и верно. Дупель улетает от охотника по прямой: в угон стрелять не так уж сложно. Но летит он пулей. Поторопишься — мимо, помедлишь, а дупель уже — вне выстрела.

И Василий Васильевич, махнув рукой, вышел на бережок. Стоя там, наблюдал за выстрелами Ильича:

— Ловко!.. Молодчина!..

Но вот Ульянов второпях обронил конец веревки, и Дженни, почувствовав бесконтрольность, с прежней ошалелостью бросилась вдогонку за дупелем, что спешил улететь за куст. А за кустом стоял Оскар. Заметив птицу, он вскинул ружье. И в то самое время, когда нажимал гашетку, увидел, что Дженни гонится за птицей. Но было уже поздно: выстрел раздался, собака упала и завизжала, пронзительно, жалобно, словно заплакала.

Все, забыв о дупеле, упавшем недалеко впереди, сбежались к ней. Она приподняла голову и снова уронила на траву. Один глаз был закрыт, из подбровья сочилась кровь. И лапа была в крови.

Энгберг вздыхал:

— Ой, я есть дурак! Зачем стреляль? Дурак есть.

— Оскар, перестань, — попросил Владимир Ильич. — Ты ни в чем не виноват… Это простая случайность.

Он ощупал лапу — кость цела; приложил платок к собачей брови, промокая кровь.

— По-моему, царапнуло двумя-тремя дробинками. Поправится. — А собаке попенял: — Вот до чего доводит глупый твой азарт.

Раненую перенесли на бережок, перевязали ей лапу.

Сварили суп, пообедали. Собаке дали вареные головки дупелей.

Она съела и облизнулась.

— Аппетит не пропал? Значит, поправишься.

Пока ямщик водил коней на водопой, Ульянов и Старков пошли погулять по лесу. Из-за Енисея дул назойливый ветер, и над их головами уныло шумели косматые вершины старых сосен.

Старков сказал:

— Нам все же повезло — дали самый юг Сибири.

— Юг-то юг, но потеряны годы…

— У тебя не потеряны — вторую книгу пишешь!

— Но еще не ясно — первая-то увидит ли свет. И книги — это не все. Сам знаешь, за Невской заставой и на Выборгской стороне рабочие ждут живое слово. Эх, дорогой мой Базиль, — Владимир Ильич, остановившись, положил руку на плечо друга, — если бы мы теперь были в Питере! В гуще рабочего люда!..

Ямщик напомнил: лошади запряжены. Пришлось поспешить с расставанием, — Старкову нужно было на следующий день добраться до соленого озера. Отъезжая, он долго оглядывался, махал рукой. Потом с грустью отметил:

«Да, у Владимира здесь связаны крылья».

А с соленого озера написал Антонине:

4

Они все время были вместе.

Владимир, стоя за конторкой, что-то подсчитывал на счетах для таблиц книги о рынках. Надежда за соседним столиком переписывала перевод первого тома Сиднея и Беатрисы Вебб «Теория и практика английского тред-юнионизма».

Когда, отдыхая, читали новинки из беллетристики или перечитывали любимых поэтов, часто останавливали друг друга:

— Володя, вот послушай…

— Надюша, здесь интересные, сильные строки…

И разлучались лишь в те часы, когда Надежда надевала фартук и уходила в кухню, чтобы помочь матери.

У Владимира все сильнее и сильнее разбаливались зубы, и капли уже не помогали. Десятого августа пришлось отправиться в город. Надежда не могла поехать с мужем, — у нее не было разрешения. И они расстались на целых три дня!

В Минусинске Ульянов обратился за помощью к «городовому врачу» Смирнову. Да лучшего лекаря и не было в этом захолустье. Ему, терапевту по специальности, приходилось не только прописывать капли, микстуры да примочки, но и частенько вооружаться скальпелем хирурга или щипцами дантиста.

Смирнов, постукивая по зубам больного, спросил: «Этот?» — и, не раздумывая, подцепил козьей ножкой.

Вырвав коренной зуб, повертел перед глазами:

— Не пойму — с чего разболелся? Чистый, как репка!

Ночью боль не унималась. Едва дождавшись утра, Владимир Ильич опять отправился к Смирнову. Врач успокаивал:

— Не волнуйтесь, сударь, это — десна. Все пройдет.

А когда больной пришел третий раз, Смирнов посоветовал:

— Вот что: поезжайте-ка вы в Красноярск. Там вам сделают полный ремонт. По моей справке губернатор разрешит поездку.