Свадебные колокола

— Понял, как китайскую грамоту, — невесело отозвался Веня.

— Остальное, черепаха, постигай собственной головой. Для этого она и сидит у тебя на плечах.

— Теперь понял, — ответил Веня. Он оставался один.

На первой распорке Веня возился битый час, и Саша Ротин увёл свою бригаду далеко за первый пролёт. Ребята работали крепко.

Веня старался поменьше шевелиться и не смотреть на землю. Ничего страшного там, на земле, не было, просто какое-то внутреннее чутьё подсказывало ему, что смотреть туда лучше не стоит. Но когда Веня всё-таки посмотрел вниз, он потерял равновесие и свалился с провода вниз головой. У него ещё не было сил и умения забраться обратно на провод.

И сколько Веня ни пытался подтянуться, у него ничего не получалось. Он весь вспотел от напряжения, но так и остался висеть в перевёрнутом мире с бешено колотящимся сердцем.

Было красиво и страшно. Очень страшно — его раскачивал ветер в разные стороны на монтажном поясе, и Вене всё чудилось, что он вот-вот должен свалиться с высоты на землю. А высота как-никак тридцать метров. И тогда Веня закрыл глаза.

А когда он открыл их, прямо под собой он увидел маляршу Тоську Котлярову в испачканном суриком комбинезоне, с ведром в руках.

— Страшно? — спросила она его.

Веня молчал.

— Страшно, пижон? — повторила Тоська.

— Нет, — хрипло ответил Веня. — Красиво, как в арабских сказках. Мир перевёрнут.

— Ну? — не поверила Тоська.

— Точно. Могу даже назначить свидание. Я сегодня собираюсь выйти в тайгу. Составляй компанию. Может, вместе украдём луну.

— Пижон и поплавок! — крикнула с земли Тоська. — Ты умрёшь сейчас от страха. Я по твоим глазам вижу.

Она, конечно, издевалась над ним. Венька промолчал, потому что не любил скандалить, да и упорства у него было не меньше, чем у Яна Гуса. Ему не было стыдно. Ему было страшно — в этом Тоська была права.

— Эй, поплавок! — снова крикнула Тоська. — Если ты купишь мне два килограмма винограда, я сниму тебя с этой вешалки. По рукам?

Вене надоело болтаться над землёй так позорно и чувствовать, как неприятно покалывает у него под ложечкой, и он хрипло крикнул:

— Куплю четыре килограмма.

— Нет, не пойдёт. Я не беру взяток, — засмеялась Тоська. — Ты хочешь лишить меня удовольствия. А я не люблю молчать.

— Можешь болтать сколько угодно, — со злостью ответил Веня. — Я ещё новичок. Я куплю тебе два кило за моральную поддержку и два — за помощь при вынужденной посадке.

— Это меня устраивает, — согласилась Тоська.

Но эта история с Тоськой и первым страхом была так давно, что Веня теперь вспоминал её с улыбкой. И в колонне давно забыли об этом, а Тоська, потерявшая свою любовь, не разглядевшая её, вышла замуж за первого встречного, кто предложил ей руку, сердце и хороший кошелёк, и уехала учиться в Ужгород и рожать мужу детей. Ей очень хотелось стать учительницей в начальных классах. Она очень любила детей и всегда издевалась над взрослыми.

Второй раз Веня на своих костях убедился, что страх — это не арабские сказки и каким он может быть липким и кислым до тошноты, как душок байкальского омуля.

В деревне Листвень (в его память на всю жизнь врезалось это название) Веня весь вечер танцевал с девчонкой. Девчонка как девчонка, ничего особенного. На ней был тонкий китайский свитер и чёрные гладкие туфли. Теперь Веня не помнил её имени, вспоминались только ярко накрашенные губы и тонкая гибкая талия. На руке у девчонки было обручальное кольцо. После танцев он проводил девчонку домой и, как обычно, поцеловал. Она ему ответила таким же малообещающим поцелуем.

А когда Веня возвращался в колонну, насвистывая весёлый мотив кубинской песни «Продавец орехов», четверо парней поговорили с ним по душам. «У нас не принято щупать чужих жён», — сказал в темноте чей-то голос. Веня не стал объясняться и выяснять, кто это сказал, он просто пообещал, что примет эти слова к сведению.

И тогда широкий и крепкий, как кувалда, кулак свалил его на землю. Они лупили его от души, на совесть. Молотили могучими кулаками, как цепами пшеницу, и, лёжа на сухой траве под тяжёлыми мужскими кулаками, ощущая вкус густой тёплой крови, запах пота и дыма — где-то рядом жгли костёр, — Веня вдруг испугался, что его прибьют до смерти. Веньке было и страшно, и больно, и противно, но он терпел, зная, что кричать не нужно и бесполезно. Потом он потерял сознание.

Позже он рассчитался с каждым из них по совести, но мерзость гадкого страха врезалась в память навсегда, и, во всяком случае, к чужим жёнам его больше не тянуло.

Веня стоял на корме «Пальмы» и слушал тишину.

Давно уже погасли сигнальные огни на мачтах и пропали звёзды на небосклоне. Только одна, далёкая, белая, ещё слабо дрожала на краю небосклона. Это была утренняя звезда Венера, предвестница солнца.

Небо расчистилось за ночь. Оно было безмятежно спокойно, будто застыло и приготовилось к завтраку, из тёмно-синего, стало бледно-голубым, почти белым. Странной казалась эта белизна и солнце, встающее на востоке, разрезанный пополам арбуз, и от этого прозрачного бесконечного неба, светлого и сочного, чуть забрызганного арбузным соком, вода в реке представлялась совсем чёрной.

День обещал быть хорошим.

«Пальма» повернула к берегу. Там виднелся причал.

Веня надел на плечо трубу, взял рюкзак и посмотрел на отверстия в фальшборте, которые служат для проводки снастей и для стока воды с палубы и которые зовутся шпигатами, — удивительный это народ, моряки, — и пошёл к трапу.

Странное дело, думал Веня. Прошла ночь, и ничего не случилось особенного. А мне почему-то грустно расставаться с «Пальмой».

Старенький пароходик швартовался к причалу.

Веня вдруг вспомнил о радуге. Просто так, вспомнил, и всё. А когда вспомнил, улыбнулся.

Ведь «Пальма» совсем старенькая, она давно вышла из моды земной цивилизации, доживает последние дни и, верно, служит последнюю навигацию. Весной вместо неё выйдет в рейс новый пароход, может быть, даже на подводных крыльях, и этот новый пароходик могут назвать «Радугой». А «Пальму» спишут. Её проводят на пенсию без шума и всякой музыки, моряки не любят сентиментальничать, они народ серьёзный. Её увезут куда-нибудь на речное кладбище или совсем сломают. Разрежут автогеном, и амба. Не вспомнит тогда больше «Пальма» о мешках с ливнями, о грустных ночах под молодым месяцем, не засвистит над её красной трубой раздольный прощальный гудок.

Но если всё-таки её не сломают, думал Веня, забудут или пожалеют, хорошо бы тогда вернуться к ней снова в летний отпуск и с её палубы, борт которой уже никогда больше не коснётся причала, половить тайменей. Мы придём вместе с Валей, и нам будет хорошо вдвоём. Мы поймаем с ней самую большеголовую рыбину с красными крапинками вдоль спины и сделаем из неё отличную похлёбку. Это будет наш свадебный ужин. А над рекой будут летать и кричать дикие лебеди, гордые и красивые птицы, и их крик, как звон колоколов, будет висеть в прозрачном чистом воздухе. Это будут их свадебные колокола. Самые звонкие в СССР.

Свадебные колокола. Они постоянно звенят, переливаясь, в юности, они зовут к себе, чтобы отдать в руки молодости счастье любви, без которой немыслима юность. И чем добрее сердце человека, чем шире распахнута его душа для всего мира, в котором у него до всего есть дело, тем сильнее звонят эти далёкие колокола. И тогда нужно забросить всё, собраться в дорогу и торопиться на этот нежный, зовущий к себе звон. Он не обманет.

Веня сошёл с трапа, улыбнулся и, оглянувшись назад, помахал свободной рукой в воздухе. Он прощался с «Пальмой». И старенький пароходик протяжно и резко загудел. Он тоже прощался со своим странным ночным пассажиром.

ХОЛОСТЯК БЕЛЬЧУК

На крошечной пристани было пустынно и тихо.

Двое мальчишек в шерстяных пуловерах, связанных умелой материнской рукой, бросали в воду гальку. Они были очень похожи друг на друга, как звёзды в созвездии Близнецов, и отличались только тем, что у одного из них брошенные камешки легко, как молодые чайки, порхали над водой, а у другого сразу уходили под воду.