Счастливка

– Здравствуй, – говорила она и протягивала ему хрупкую белую руку.

Юра садился на кровати, осторожно пожимал руку и уже не отпускал ее до конца. Так они и разговаривали час, а то и два, взявшись за руки. Вся палата бросала свои дела, прекращала разговоры и слушала их. Они говорили о танцах, книгах, музыке, товарищах, школе, обо всем, что придет в голову. Он рассматривал ее руку и, ничуть не стесняясь, говорил, что это очень красивая рука. Он рассматривал ее шею, отгибал край халатика и шутя целовал в ямочку. Они были такие веселые, юные, чистые. Палата – серая, небритая (парикмахер приходил два раза в неделю) – следила за ними завистливыми глазами. Потом она уезжала, вспомнив про какое-нибудь дело, а Юра валился на кровать, брался за «Робинзона», начинал шевелить губами, но тут в палату опять заглядывала какая-нибудь девушка.

– Можно?

– Входи, входи, – радостно говорил Юра, отбрасывая книгу.

Однажды Юра рассказал Верину историю. Она «тянула ноги». То есть она была кривоногой от рождения и вот решила добровольно «выправить» их. То есть ей сделали операцию – переломили кости и теперь сращивают под грузом: в коляске есть такие специальные болты, которые надо каждый день подкручивать, эти болты и тянут кость В больнице Вера уже два года: ей три раза делали операцию.

– Удивительно мужественная девушка, – сказал Юра. – Это она смеется, чтобы не плакать. Она почти не спит – такая боль.

Вскоре приехал из командировки главный хирург, удовлетворил свое любопытство насчет французского штыря, и Юру выписали. Он раза два приходил навещать палату, главным образом чтобы принести цветы и конфеты Вере, а потом исчез – наверно, кончился отпуск. В палате стало уныло и как-то пусто. На Юрино место положили человека с поломанными ребрами. И он все время стонал и мучительно, страшно кашлял.

Вера несколько раз влетала в палату на своей коляске, по привычке ехала к Юриной кровати, но потом вскрикивала:

– Ой! Я забыла…

– Посидите с нами, – просил Дед. – Расскажите что-нибудь.

Из вежливости Вера что-нибудь рассказывала, какие-нибудь больничные новости, но потом уезжала. Они были для нее слишком старыми, неинтересными.

В больнице Клементьев много читал. В один из приездов Вера попросила у него книгу. Это были чьи-то стихи в нарядной яркой обложке. Видно, девушку привлекла обложка. Вера держала книгу долго, Клементьев уже забыл про нее, но вскоре после того, как выписали Юру, Вера неожиданно явилась к нему с этой книгой поздно вечером, уже после отбоя.

Свет в палате был выключен, горела лишь дежурная лампочка в коридоре, и посредине палаты лежал тусклый квадрат света, проникающего через застекленную часть двери. День был будний, грелка – пустой и потому Дед со Свихнутым спали, похрапывая, еще с вечера. У человека с переломанными ребрами кашель пошел на убыль, и он хрипло, трудно дышал. В открытую форточку тянуло морозцем, холодный воздух тяжело падал на пол и растекался по палате, вытесняя из-под кроватей застоялый больничный запах. Небо было звездным, но через двойные, давно не мытые стекла звезды казались расплывшимися, пыльными, и лишь в форточке они сияли чисто и звонко. Иногда там что-то коротко, слабо мелькало по направлению к полу – это залетали снежинки.

Клементьев лежал с открытыми глазами, потому что знал, что от боли все равно не заснет, и, чтобы чем-нибудь заняться, вспоминал всякие смешные случаи из своей жизни. Смешные случаи не вспоминались…

Скрипнула дверь. В проеме показалась длинная тень от коляски.

– Вы не спите?..

– Нет, нет, входите…

Вера ловко, бесшумно въехала в палату.

– Можно, я закрою дверь, а то нянечка…

– Конечно, конечно…

Она так же сноровисто закрыла дверь, подъехала к Клементьеву.

– Больно?..

– Не очень…

– Неправда, больно.

– А вам?

– Мне больно. Я знаете что сегодня сделала? На полтора оборота болты подтянула. Только не говорите Ивану Петровичу. Он и так считает, что слишком подозрительно быстро идет растяжка. А я готова любую боль перенести, лишь бы быстрее встать на свои ноги. Иван Петрович говорит, что у меня будут красивые ноги… Правда, это здорово, когда у девушки красивые ноги? Все смотрят… Вот вы, например, смотрите?

– Смотрю…

– Видите… У человека все должно быть красивым. Чтобы на него приятно было смотреть. Если он некрасив от рождения, то хоть одеваться должен хорошо, любить возвышенно. Как в стихах…

Оказывается, Вера первый раз в жизни прочитала книгу хороших лирических стихов. Ее так потряс безбрежный океан любви и страдания в одном человеке, который, оказывается, можно так красиво и точно выразить словами, что она решила немедленно идти к Клементьеву, чтобы поговорить на эту тему.

Они говорили про стихи долго. Под конец Вера замерзла, но форточку закрыть не разрешила, и Клементьев дал ей одно из двух своих одеял. Она накрылась серым одеялом и стала похожа на маленькую сгорбленную старушку, сидящую у изголовья больного сына.

В тот вечер она рассказала Клементьеву свою жизнь. Вера воспитывалась в детском доме – ее родители погибли в железнодорожной катастрофе. Ее все любили, жалели, им нравилось ее лицо. Но вот однажды в автобусе она познакомилась с двумя парнями. Парни были под хмельком и на весь автобус восхищались ее красотой. Она была почти счастлива. Это так приятно, когда ты нравишься другим. На остановке она пошла к выходу. Парни посмотрели ей вслед, и один из них сказал во всеуслышание:

– Фу ты! Надо же… кривоногая.

Она плакала день и ночь, пока встревоженная воспитательница не стала допытываться, в чем дело. Вера ей рассказала про свое несчастье.

– Дурочка ты, дурочка, – погладила воспитательница свою подопечную по голове. – Разве это несчастье?

– Да! да! Несчастье! – зарыдала Вера.

– Не видела ты горя, потому так и говоришь.

– Сильнее горя не бывает! Кому я нужна, кривоногая!

– Тебя из-за души должны полюбить, а не из-за ног.

Однажды Вера прочитала, что такие случаи, как у нее, излечимы. Нужно только большое мужество. Мужество у Веры было. Она убежала из детского дома в больницу, к тому хирургу, о котором писала газета. Теперь, когда дело шло к концу, она не сомневалась, что поступила правильно.

– А вы как считаете? – спросила Вера. – Вы человек взрослый, имеете опыт…

– Я бы не пошел на это, – покачал головой Клементьев. – В жизни и так хватает страданий, чтобы еще хлопотать о них самим. Красота в человеке не главное. Сколько угодно красивых негодяев.

– А если не негодяй и еще красивый? Плохо, что ли? Посмотрите, какая у меня рука, а ноги кривые… Разве так можно?

Он взял ее руку.

– Действительно, форма почти совершенная.

– Почему почти?

– На всякий случай.

– Может быть, у кого-нибудь имеется рука получше…

– Лучше нет.

– Откуда вы знаете?

– Предчувствую.

Она так и не отняла у него руки…

Вера стала приезжать почти каждый вечер. Им было хорошо вдвоем в полумраке комнаты, часы бежали незаметно, и боль чувствовалась не так сильно…

Однажды он поцеловал ее…

Приближалось время выписки. Как-то, когда вся палата отдыхала после обеда, человек с поломанными ребрами, который чувствовал себя значительно лучше, но почти все время молчал, неожиданно сказал:

– Забирай ее отсюда.

Все молчали, потому что не знали, к кому относятся эти слова.

– Девочку эту забирай. Нечего ей здесь мучиться.

– Как это… забирай? – покраснел Клементьев.

– Забирай и женись. Глупостью она занимается.

– Чего он с девчонкой-то будет делать? – вступил в разговор Дед. – Ему хозяйка нужна, чтоб стирала да щи варила. А эта лишь о красоте своей заботится. Только и разговоров.

– На наряды все деньги будет хлопать, – поддержал дружка Свихнутый. – Кружку пива не разрешит выпить. Слышал, что говорила: с пьяным, мол, не буду целоваться.

Оказывается, вся палата была в курсе его дел. (Как-то в воскресенье Дед угостил Клементьева спиртом, и Вера действительно не захотела с ним целоваться. Это была их первая размолвка).