Каменный пояс, 1983

— Подожди, майор, — остановил он Лунева, сделавшего попытку доложить по форме. — У нас не так много времени и не будем его терять.

Он обменялся со всеми рукопожатием, отпустил Овсия и Вороненко заниматься своими делами, а сам с Луневым пошел к примеченному им крохотному островку зелени среди пожухлого разнотравья. Генерал первым опустился на зеленую травку, еще хранившую запах утренней свежести.

— Садись, Максим Петрович! Садись и выкладывай, что и как тут у тебя? А чтобы ты не ходил вокруг да около, сразу скажу тебе, что вчерашняя ваша бомбежка переправы была эффективной, — подбодрил генерал Лунева.

Лунев рассказал все как было: и то, что он, соблюдая формальность, не разрешил Макарову осуществлять своего замысла; и то, что Макаров, уверенный в правильности своих действий, самовольно спикировал, как задумал; и о том, что он, Лунев, после первого вылета разрешил пикировать звеном. Говоря о Макарове и Лозовом, Лунев охарактеризовал их как достойных самой высокой похвалы.

— Я не сомневаюсь, Максим Петрович, в твоих людях. Да, формула боевого летчика сейчас слагается из сочетаний лучших его качеств и высокого понимания нашей общей цели — заслонить Родину от фашистов. Инициативу и настойчивость капитана Макарова одобряю. Но вот что я хотел уточнить: по вчерашним переправам мы собрали донесения от пехоты. И вот что характерно. Во всех трех случаях удар нанесен не только по переправе, но и по противоположному берегу, а на наш берег не упало ни одной бомбы. Что это — совпадение случайностей или результат преднамеренности?

— Это расчет Макарова, товарищ генерал. В своем донесении на ваше имя я указал о нем.

— Хорошо! Донесение я заберу с собой. А Макаров и его люди, думаю, достойны боевых наград.

— Я тоже так считаю, товарищ генерал. Достойны.

— Тогда распорядись, чтобы не тянули с оформлением документов.

Лунев вдруг поднялся на ноги, озабоченно прислушался.

— Идут!

С запада нарастал ровный гул моторов. Наконец появились и сами самолеты. Возвращение самолетов в полном составе всегда доставляло радость всем оставшимся на земле и приводило в уныние, когда в строю оставалось незанятое место.

— Кто? Откуда? — спросил Мерцалов, тоже довольный возвращением всего звена.

— Макаров, товарищ генерал, — с переправы на Скулянах.

— Жаль, не могу с ним поговорить. Пора возвращаться, — вставая с земли, проговорил генерал. — Еще одно дело, Максим Петрович. Для разведывательных полетов в тыл противника мне нужен от тебя надежный экипаж АР-2. Подбери, отдай приказом. Без моего указания, кроме как в разведку, самолет никуда не посылай. Вылет может быть завтра. Самолет соответственно подготовить. Обратить внимание на состояние вооружения и фотоаппаратуры. Вот и все. Макарову и его орлам передай мою благодарность.

— Вопрос можно, товарищ генерал?

— Слушаю.

— Прошу разрешить мне вылет на переправу и самому испытать вариант Макарова.

Мерцалов остановился, обернулся в сторону посадочного поля, где Макаров, выравнивая самолет, готовил его к приземлению. С профессиональным, никогда не угасающим у летчика интересом, Мерцалов проследил за посадкой и только потом ответил Луневу.

— Не старайся казаться наивным, Максим Петрович. Будто ты не летаешь и без моего разрешения, когда это кажется тебе необходимым. Я тебя понимаю. Но злоупотреблять моим доверием не советую. Твои полеты не меньше будут нужны и после войны. Ну, а вылет разрешаю. Просьба убедительная. Потом доложишь.

Поурчав запущенным мотором, Мерцалов с места бросил свой У-2 вразбег и на взлет. На бреющем полете самолетик быстро скрылся из виду.

С докладом о выполнении задания Макаров явился на КП, когда Лунев знакомил Вороненко и Овсия с содержанием своего разговора с командующим. Лунев выслушал Макарова, поинтересовался некоторыми деталями полета и, наконец, спросил: кого он из своей эскадрильи может рекомендовать в разведку для штаба армии, повторил требования командующего. Думали и говорили недолго. Выбор пал на экипаж командира звена Когтева, не раз уже бывавшего в тылу противника.

Итак, экипаж в составе его командира Когтева, штурмана Заблоцкого и стрелка-радиста Бравкова становился разведчиком. В каждом полете экипажу предстояло рассчитывать только на себя. В таких случаях все удваивалось в своем значении: и внимание, и воля, и выдержка. Но благополучие полета, в конце концов, могло зависеть от многих других факторов.

Самолет осмотрен, подготовлен, напутственный разговор командира полка с экипажем состоялся.

— Вот так, друзья-помощнички. Теперь дело за нами, — проговорил Когтев, когда они вышли из землянки КП.

— Уточняю, товарищ командир, — всех вместе и каждого в отдельности, — первым отозвался Бравков.

— Правильно! — согласился Когтев. — А что штурман наш скажет?

— Будем надеяться… — неопределенно начал Заблоцкий.

— Сказал утопающий и пошел ко дну, — гыгыкнул Бравков, перебивая его.

— Ты будешь когда-нибудь серьезным человеком, Бравков? — не принял шутки Заблоцкий.

— Какая может быть серьезность, Миша, когда брюхо шамовки требует, а там уже ужин готов и кружечка холодненького дожидается. Нет, до ужина серьезнеть я не согласен.

Время действительно подходило к ужину, и они свернули к столовой.

Разговор между командиром и штурманом не клеился. Вроде обидевшись на что-то, штурман угрюмо отмалчивался, как ни старался Когтев разговорить его. Когда смолк и сам Когтев, Бравков вдруг нараспев заговорил:

— Последний нынешний денечек летали с вами мы в строю, а завтра рано чуть светочек пойдем в разведочку свою.

Откуда было знать Бравкову, что этим он вторгся в тайные размышления Заблоцкого о том, как легко и просто было летать в строю и как сложно будет все делать и за все отвечать самому. Угнетала его мысль и о том, что одному самолету вдали от линии фронта не выдержать единоборства с истребителями.

— Угомонись, Бравков, — проворчал Когтев.

Бравков сорвался с места и побежал к предлесной полосе разнотравья, усеянной цветами.

— В чем дело, Михаил? Что за настроение? — спросил Когтев Заблоцкого. — Ты вот что. Если не готов или не уверен в себе, скажи, я попрошу комэска заменить тебя.

— Как то есть заменить? Ты что, командир? У меня и в мыслях не было…

— Но с таким настроением нельзя идти в разведку.

— Все будет в порядке, командир.

В полупустой столовой стояла тишина. Ужин еще не подавали. Опередивший командира и штурмана Бравков с букетом цветов за спиной демонстративно оттирал от официантки Сопи техника из первой эскадрильи.

— Андрюха, никаких шуры-муры! А ты, Сонечка? Я кто или никто?

— Кто, кто, Ванечка, — мило улыбаясь, быстро проговорила Соня.

— Слышали, сударь? А теперь займите место согласно вашему званию. Вам подадут, — тоном хозяина распорядился Бравков. Отдавая в руки Сони цветы, он запел:

— Спасибо, Ваня, — пролепетала Соня, зарываясь зардевшимся лицом в цветы.

— Не стоит благодарностей, крошка. Моя оранжерея всегда к вашим услугам. Прикажите — и у вас будет ковер из душистых цветов, — рассыпался Бравков в надежде на успех своей затеи. Затем он взял Соню под локоток, отвел в сторону, что-то объясняя ей. Соня пожимала плечами, кивала головой и, наконец, улыбнувшись, убежала на кухню.

Бравков подошел к столу, за которым сидели Когтев и Заблоцкий.

— Вы не будете возражать, синьоры, если в этот знаменательный, я бы сказал, исторический для нас день мы отужинаем за одним столом? Кстати, заказ уже сделан.

— Садись, садись, не балабонь, — Заблоцкий подвинул Бравкову стул.

Подошла Соня, переставила с подноса на стол ужин и три кружки вина.

— Если меня станут гнать отсюда, заступись, командир. Разведчики должны сидеть за одним столом, а не где попало. Ну и в крайнем случае скажи, что я — «ШП», — тихонько произнес Бравков последние слова.