Прокаженные, Камо – произведения Шилина Георгия

И тут же он принялся сдирать с себя нос, парик, погоны... Это был Камо.

Долго мучившие его сомнения относительно стойкости комсомольцев сегодня разрешились. Теперь он безошибочно может сделать выбор. Теперь он знает, с кем можно отправляться к белым. Вот эти четверо стоят тысячи таких, как те семь, что сдрейфили перед «петлями»...

Он собирался отправляться к белым через неделю после эпизода в лесу.

Проект был близок к осуществлению. Но в это самое время белые армии покатились от Орла на юг. Надобность в осуществлении проекта миновала.

Теперь надо было думать уже совсем о другом.

Тифлис... Он такой же, каким помнит его Камо: всегда солнечный и зеленый.

Вот наконец и она – мирная, спокойная жизнь, во имя которой отдал он все, что только мог отдать. Покой... Неужели Камо принадлежит теперь самому себе?

Кабинет, телефоны... «подчиненные»... секретарь, акты, протоколы... Да, он – начальник учреждения... Странно... Никогда он не думал об этом... Ему мучительно трудно сидеть на этом кресле, в которое посадила его партия, слушать доклады, делать то, что делают в своих учреждениях тысячи партийцев... Что ж, надо... Это – будни революции... С каким наслаждением он бросился бы сейчас в прежнюю тревожную, столь родную и понятную ему обстановку, оставшуюся там, далеко в прошлом!

– Ничего, ничего, брат... привыкнешь... надо привыкать изучать экономику, надо научиться быть искусным руководителем советского учреждения, – говорил ему Котэ. – Хватит, боевая работа кончилась. Теперь наступила очередь управлять громадной машиной. Это – сложнее и труднее, чем экспроприировать денежные транспорты и симулировать четыре года сумасшествие... Да, брат. Знаю, ты не умеешь быть чиновником... Вон, ты со служащими держишься так, будто ты у всех у них детей крестил.

Так говорил Котэ, изредка навещая старого своего друга. Они подолгу засиживались, много говорили о революции, вспоминали прошлое. Как-то раз Котэ остановил свой взгляд на волосах Камо. Он как будто заметил их в первый раз:

– Э-э... да ты совсем старик!.. Не ожидал. Седин-то сколько!

Камо улыбнулся и согласился:

– Старик.

– А ведь как будто вчера был тот день, когда ты пришел к нам впервые. Щупленький, черный, с глазами, как у мыши. Ты угрюмо, исподлобья смотрел на нас, и я тогда усомнился, что из тебя выйдет хороший революционер... Помнишь, как ты взял какое-то поручение и спросил: «Камо отнести это?» Ты тогда плохо владел русским языком. Даже слово «кому» ты не мог произнести правильно... «Эх, ты, Камо, Камо», – помнишь, как окрестил тебя с тех пор Тоба?

– Воды утекло много, – улыбнулся Камо.

Однажды Котэ зашел к Камо и удивился: тот сидел, заваленный книгами.

Котэ тихо подошел к нему и взглянул через плечо. Перед Камо лежала тетрадь с чертежами.

– Что, начинаем учиться? – улыбнулся Котэ, – одолеваем географию?

– Учусь, брат, учусь, – буркнул Камо. – За дал мне вчера учитель теорему о равнобедренных треугольниках, объяснял, но я ничего не понял, а спросить стыдно. Может быть, ты знаешь доказательство? Покажи.

– Постой, постой, – все больше удивляясь, проговорил Котэ, – откуда все это? Почему?

– Что «почему»?

– Да вся твоя геометрия, книги... Куда ты готовишься?

– Ого, ты не знаешь ничего. Вот смотри.

Он подал ему мелко исписанный лист бумаги. Котэ прочел: "...и еще: товарищ Ленин просит передать тебе, чтобы ты без промедления принялся готовиться в Академию Генерального Штаба. Он знает, что тебе несвойственна обстановка «учреждений». Ты не в состоянии дышать таким воздухом. Это вполне понятно. Словом, Ильич метит тебя в красные генералы. Жму руку будущему «вашему превосходительству»...

– Понимаешь, – сказал Камо, – я не предполагал, что Ленин знает меня так хорошо. Оказывается, я не знаю себя так. Я никогда не думал об Академии и только после получения вот этого письма из Москвы осознал: Академия и есть именно то, что больше всего мне подходит. И как это я сам до этого не додумался?..

– Ну, ну, ни пера тебе ни пуху... – сказал Котэ, – учись, учись, а доказательства равенства равнобедренных треугольников не знаю... Геометрию никогда не учил.

Поздним июльским вечером 1922 года по Верийскому спуску, ведущему к Куре, двигался на велосипеде некий человек. Было душно и темно. Впереди, внизу, замирая от горячего воздуха, медленно ползла черная, пересыпанная огнями моста, река. Позади велосипеда, громыхая и качаясь, катился грузовой автомобиль. На середине спуска машина ускорила ход: шоферу показалось, что дорога свободна.

Он дал скорость, всматриваясь в дрожащую и прыгающую в снопе света дорогу, и вдруг заметил, как в этом снопе, близко от машины появился силуэт велосипедиста. Шофер инстинктивно повернул руль, но было поздно: что-то внезапно толкнуло машину и подбросило ее вверх. Шофер мгновенно остановил машину и вгляделся во мрак. Стояла тишина. Только издали, откуда-то с другого берега Куры, доносился шум трамвая.

Шофер хотел уже трогать, как вдруг услышал слабый стон. Тогда он сошел с машины и увидел, что у дороги валяется велосипед, а недалеко от него лежит человек, уткнувшийся лицом в пыльную дорогу.

Через десять минут велосипедист был доставлен в ближайшую больницу, а еще через два часа врач, оказавший первую помощь пострадавшему, доложил члену Совнаркома, спешно прибывшему с какого-то заседания, что положение раздавленного безнадежно, пульс прекращается и что человек, которого записали в книге больницы под фамилией Камо, умирает...

1929-30 гг.