Первые шаги

Не успели отгулять у Юрченко, началась свадьба у Полагутиных. Усватали за Андрея Татьяну Карпову. Полагутины жили сами средне, за приданым не гнались, а девка ягодка, да и сват человек уважаемый.

И пошли свадьба за свадьбой, вплоть до великого поста.

Из настоящих женихов не женились, к удивлению сельчан, двое — Павел Мурашев да Николай Горов. Мурашев не спешил с женитьбой сына, дожидаясь момента, когда можно будет городскую с капиталом взять, а Павел не торопился — Аксюту Карпову хотел дождаться. С такой и в город переехать не стыдно.

Горов отложил женитьбу по той же причине — взгляды Аксюты он заметил.

— Помаешься, маменька, еще год одна, зато какую сноху получишь! Краля на все село, а уж на всякое рукоделье, шитье — другой такой не сыщешь, — говорил он матери.

И Горовы согласились с сыном.

Так прошла зима, а ранней весной и началась заваруха, что расколола село на две части.

Начал все Карпов.

За неделю до страстной пришел он к старосте с просьбой сход собрать.

— А пошто? — удивился тот.

— Надо заранее всем новоселам наделы определить. Тепло настанет — разделом заниматься некогда будет, Филимон Прокопыч! Пахать надо. Знаешь, весной день год кормит…

В воскресенье собрался сход. Пришли все мужики и бабы иные. Вот тут-то и началось…

Мурашевы чужой земли пятьдесят десятин запахали, Дубняки и Коробченко — по тридцать, а Кондрат Юрченко десять десятин племянника распахал.

— Как, мужики, по-свойски простим, что они с нашей земли первую пенку сняли? — спросил Карпов, обращаясь к новоселам.

— Да ну, что ж! Что сделано, того не вернешь. Без нас ведь, — раздались отдельные голоса.

Первым побагровел Мурашев. Дрожа от ярости, он возмущенно спросил:

— Да вы что, мужики? Мы целину распахали, а вы теперь себе хотите забрать?

— А как же, Петр Андреевич? — прервал его Федор. — Чать, старые люди давно говорили: «С чужого коня середь грязи долой». Земля-то нарезана по твоей же просьбе на нас. Приехало ровно пятьдесят семей, столько лишку ты и нарезал. Мне сам переселенческий начальник сказал. Что ты себе три надела на будущих внуков от холостого сына взял, — в толпе засмеялись, — про то мы не говорим, — продолжал спокойно, без смеха, Карпов. — А наше нам отдай.

Наступило молчание. Богачи хмуро поглядывали на Мурашева, признавая его старшинство и надеясь, что он выкрутится. Мурашев молчал, взвешивая силы. Ох, и злы бывают мужики за землю, горло перегрызут! А тут, видно, Федор успел их сбить в кучу. Вот те и тихоня! Чем его прижмешь, когда он ни копейки не занял? Черт с ней, с пашней. «Хватит пятидесяти, а надо будет, у киргизцев возьму, — думал он и решил: — Пусть за пахоту заплатят, еще в долги влезут. А с Федором после посчитаюсь…»

— Что ж, мужики! Ваше право, — заговорил он. — Будем делить всю вашу землю. Кому вспаханная достанется, заплатит за пахоту…

— Мне тоже надел в прошлом году выделен. Весной дядя пахал, а теперь я сам буду, — перебил его неожиданно Кирилл Железнов.

Кондрат сурово взглянул на племянника и, злобно ощерившись, насмешливо кинул:

— На чем пахать-то будешь, дуралей? На свиньях, что ли? Так они чужие.

Кое-кто засмеялся.

— А это не твоя забота, — огрызнулся Кирилл. Пусть все слышат, что насмешки он и дяде не спустит… — А свиней пасти пошли нынче своего сына. Работы у вас немного, сноха прибавилась, вот и будешь обчеству пособник!

Кондрат, посеревший от гнева, двинулся с кулаками к племяннику, но ему загородил дорогу Карпов.

— Вот что, Кондрат Пахомыч! Родственные счеты дома сведете, а сход собрался дела решать, не драку смотреть, — сказал он.

Взглянув на него с ненавистью — Федор был на голову выше и в плечах пошире, — Кондрат отступил, хрипло крикнув племяннику:

— Смотри, сопляк, и к дому моему близко не подходи! Собак спущу!

— Не беспокойся, дядя, не приду — незачем, — издали ответил Кирилл.

Отплатив дяде за насмешку, он успокоился. Мать дома будет еще ругать… ничего!

— За то, что по-умному рассудил и без спора землю вертаешь, благодарим тебя, Петр Андреевич, — негромко промолвил Федор, повернувшись лицом к Мурашеву. Мужики притихли. — Только за что же платить-то, мне невдомек. Мы вроде не просили вас пахать нам целину, — он взглянул на мужиков. — Ведь вон ты платишь Мамеду и Сатубалты, работникам своим, так ведь ты с ними заране срядился…

В мертвой тишине раздался тенорок Егора Лаптева:

— Самовольно с земли сливки сняли, а теперь еще плати…

— И ты, Егор, на даровщинку захотел? — заревел Мурашев. — А что зиму мой хлеб ел, об этом забыл?

— Ты сам предложил — до нового урожая. Посею хлеб, осенью в срок отдам, — задиристо ответил Лаптев. Оттого ли, что стал он хозяином лошадным, от разговоров ли душевных с Карповым, но в последнее время Егор осмелел.

На сходе поднялся шум и крик. Богачи требовали платить за пахоту, а новоселы твердо стояли на своем: пахали — так и урожай богатый сняли, платить не за что.

Под конец, поняв, что новоселы с Федором верх взяли, Мурашев решил прикинуться согласным с ними, чтоб доброй славы не терять. Он уже взял себя в руки.

— И впрямь зря, мужики, спорим, — произнес он степенно. — Надо ж новым хозяевам помогать. Ты, Кондрат Пахомыч, не сердись на племянника. Со вспаханной-то землицей он, глядишь, справится. Эка, какой вымахал! Жениться пора, хозяйство свое обзаводить…

Большинство обрадовалось уступке. Наделы разделили мирно. Карпову, Лаптеву и Горовым досталась земля, вспаханная Мурашевым. Когда возвращались с полей, Петр Андреевич ласково говорил Карпову:

— Кабы знал, что мой труд тебе достанется, и не спорил бы с самого начала. Друг же ты мне…

Федор в ответ молча улыбнулся.

Но дома, в разговоре с сыновьями, Мурашев дал волю своему гневу.

— Ишь ты, поводырь нашелся! Я те покажу, как мужиков мутить! Подавишься ты моей пахотой! — грозился он по адресу Федора. — Недаром с деповскими в Петропавловске якшался. Говорили мне…

— Не стоит, батюшка, дружбы из-за пустяка терять. Приручить надо. Глядишь, и нам же пригодится. Мужик умный, — спокойно прервал его Павел.

Отец быстро взглянул на него. «Уж не Аксютка ли приворожила? — мелькнула догадка. — Красива, да гола, не подойдет». Задумавшись, он ничего не ответил Павлу. А дня через три неожиданно уехал в город, там в первую очередь забежал к уездному начальнику. Хитрый мужик успел подружиться с городским начальством, редко гостинца не подкидывал то одному, то другому нужному человеку, приезжая в город по своим торговым делам.

— Мне что пахота! — говорил он, попивая чай за столом начальника. — Я от этого не обедняю. Приди он ко мне сам, я не токмо бесплатно ему вспахал бы, семян дал бы, да и деньжонок, коль надо. Люблю я его: башковитый мужик, голова — ума палата. Одново боюсь: не съякшался ли он за зиму с бунтарями? Больно уж ловко мужиков-то всех захороводил. Сам бы, пожалуй, и не сумел так, вот что опасно-то! А вдруг да против царя-батюшки мужиков мутить начнет, против порядка? Да за это я родного сына не пожалею! — ударил себя в грудь Петр Андреевич, глядя преданными глазами на своего собеседника. — Карпов ведь у железнодорожника жил! Оно, может, и сам до всего додумался, больно умен, а все же опасаюсь. Вон что в Караганде-то прошлый год было. Работать ведь бросили. И кто? Киргизцы! А друг-то мой Федор Палыч и по-киргизски говорить научился…

— За проявленную преданность его величеству государю императору благодарю! При случае о том, уважаемый Петр Андреевич, кому следует, будет доложено. А этому умнику мы быстро дальнюю дорогу покажем, — заговорил, вставая из-за стола, Нехорошко.

Напоминание о карагандинской забастовке задело его: он выговор тогда получил. А тут еще в Родионовке, в той же стороне, неблагонадежная личность появилась. Кто знает, может, и со ссыльными встречался. В Петропавловске их много.

Разговор с Мурашевым его так напугал, что он был готов хоть сейчас же принять меры.