Каждая минута жизни

— Может, и не сволочь, — усмехнулся парень в белой майке. — Закусывай, когда пьешь.

— Ну, не тебе меня учить, — огрызнулся Заремба.

— Нет, ты глянь на него, — будто обидевшись, обернулся к своим дружкам автомобилист в майке. — Мы его, можно сказать, с того света вытащили, а он еще…

Двое других шагнули в сторону, беря его в кольцо. Машина с раскрытыми дверцами была похожа теперь на приземистого, приготовившегося к прыжку зверя. Трасса казалась вымершей.

— Чего вам от меня надо? — хрипло спросил Заремба, и кулаки его невольно сжались. Один против троих…

— А то и надо… — процедил парень в майке, медленно подвигаясь к нему.

— Ну?..

— А ты не нукай. Живой остался — и радуйся. А то хребтину сломаем!

Нет, это не пьяная банда. Тут другое. «Хребтину сломаем…» Могут… Все могут… Никого на шоссе. Заремба стоял перед парнями, словно загнанный в ловушку зверь. Мысль его перебросилась к заводу, и он будто увидел наглую ухмылку токаря Кольки Пшеничного. Сцепились на днях, когда тот возле складских стеллажей запихивал себе в карман спецовки дефицитные втулки. «Гляди, законник, чтобы тебе хребтину не сломали!» — пригрозил ему Колька. Он и раньше угрожал: не лезь, куда не следует, а то обожжешься!

Вот, значит, и встретились. Трое на одного… Наглые рожи, угрожающие взгляды. Будто те бандиты из напоенных горячей влагой джунглей. Дай таким оружие — не остановятся ни перед чем. Они словно наслаждались, чувствуя сейчас свою власть над ним, не испытывая ни малейшего страхе перед безоружным человеком.

В груди Зарембы вдруг вспыхнула слепая ярость. Перед глазами снова запылало далекое зарево. И снова послышался голос Орнандо: «Продержаться… Надо продержаться…» Если бы Орнандо был здесь. И его ребята из охраны. И хлопцы из цеха. И все наши…

Не думая, двинулся прямо на них. Если ждать нападения — сомнут.

Они как-то растерянно расступились. Очевидно, поняли, что схватка с Зарембой добром не кончится. И уж во всяком случае не будет легкой расправой над безоружным.

— Прочь с дороги! — резко крикнул он и пошел прямо по шоссе.

— Иди, иди! — выкрикнул ему в спину тот, в белой майке. — И за велосипед не хватайся, все равно раньше нас у КП не будешь! Ножками топай, вот так, ножками!

Он заколебался.

— И не думай жаловаться, законник! Все равно ничего не докажешь, — прохрипел другой парень, и Заремба, обернувшись, увидел в его руке увесистую железную штангу. — Топай, тебе сказали! А будешь трогать рабочих — голову оторвем!

Законник!.. Вот теперь все стало предельно ясно. Колькины дружки, по его указанию выследили, перехватили. Законник! Любимое словцо Пшеничного. Ну, что ж, сейчас выбора не было, и он пошел по шоссе. В тот же миг стукнули дверцы, взревел мотор, и колеса грузно покатили по гравию. Из открытого окошка донесся хриплый голос:

— Не забывай, законник! Мы еще встретимся!

Машина рванула с места и помчала к городу. На шоссе стало тихо. Заремба возвратился на место своего падения, отыскал велосипед. Как ни странно, он оказался целым. Только цепь соскочила с задней шестеренки. Заремба принялся натягивать ее. Не сразу получилось. Каждое движение отдавалось в боку жгучей болью, и левая рука словно онемела. Пальцы были непослушными, чужими.

Когда, с трудом нажимая на педали, подъехал к знакомой будке КП, лейтенант Петрушин будто ожидал его. В кителе, с белой кобурой на боку, стоял он возле своей ярко освещенной стеклянной храмины.

— Ты что это там ночевать вздумал? — спросил он с легкой подозрительностью в голосе. — Пять часов киснуть в болоте!

— А ты все сечешь. Молодец! — невесело похвалил его Заремба.

— Служба. Куда денешься…

В тоне Петрушина было самодовольство. Ему нравилось, что заводчане помнят и уважают его. Один начинающий поэт даже стихи написал про него в заводской многотиражке. Дескать, в деле дерзок, смел, отчаян, спуску не дает подонкам, в городе и у окраин слышен голос его звонкий… Почему звонкий — это не уточнялось, голос у Петрушина был как раз сипловатый, тихий, но было приятно читать о себе художественное слово.

Услышав о происшествии на шоссе, лейтенант строго свел брови, подумал, потом оглядел со всех сторон замызганный велосипед, будто хотел еще раз убедиться, что именно эта машина стала объектом бандитского нападения.

— Говоришь, «Жигули»? — переспросил деловым тоном Петрушин. — Разыщем мерзавцев. Номерок их я себе записал. — Он похлопал рукой по планшету на боку. — Еще издали их засек. Слишком уж гнали. Взял на прицел своего «локатора» — машинка эта у меня, скажу тебе, безотказная! — вижу: действительно, мчат, словно в космосе. Не остановились, когда я им дал сигнал. Вот и пришлось взять на карандаш.

— Бандюги! — вскипел Заремба. — Повидал я таких…

— Где ж это? — с улыбкой переспросил Петрушин.

— В загранкомандировке. Там, где вода теплее. В джунглях. Шинный завод мы им строили. — Заремба начал успокаиваться. — Славные там ребята, но бедность… Дороги, понимаешь, у них никудышные, скаты за неделю летят, а другого транспорта нет. Вот мы и построили им завод. Кстати, и наш завод поставлял им оборудование.

— Хорошо подзаработал? — откровенно спросил Петрушин.

— Да я не зарабатывать ездил, хотя и в этом меня не обидели, — отмахнулся Заремба. — Хотелось посмотреть, как люди живут на другой половине шарика. Что такое — Латинская Америка?.. Ну, а как увидел их халупы разнесчастные… А потом этих мерзавцев с американскими автоматами…

— Да, опасный народ, — сделал вполне резонный вывод Петрушин, невольно поправляя на себе ремень с оттягивающей его кобурой.

Заремба подумал, лицо его помрачнело.

— А эти, думаешь, менее опасны? — кивнул он в ту сторону, куда умчались «Жигули». — Ожирели, оскотинились, за лишнюю сотню товарища угробят. Таким поперек дороги не становись, не пожалеют.

— Так ты им что — поперек дороги стал?

— Их-то я как раз и не знаю. — Заремба перешел на деловой тон: — Хорошо, что ты записал их номер. Задержать их нужно.

— Основания какие?

— Они же меня нарочно в кювет сбили. Чудом спасся.

— Сбили — не сбили — доказывать надо. Может, ты сам свалился… Это такая публика, что свои права качать умеет. — Он поднял руку. — Минутку подожди, сейчас кое-что уточню. — Он поднялся к себе в стекляшку, позвонил куда-то, поговорил и снова вышел к Зарембе. — Я навел справку. Машина принадлежит Савращуку. Не знаешь такого?

— Нет. У себя не держим. Завод сволочей не любит.

— Ну, не весь завод одинаковый, — задумчиво произнес лейтенант. — Ты вот что… Фамилию эту запомни и при случае постарайся уточнить, где следует. Конечно, мы этому Савращуку на хвост наступим. Не скоро он сядет в свой драндулет. Только мне кажется… — Петрушин немного передвинул вперед кобуру. — Нехорошим здесь пахнет. Если ты им вправду где-то дорожку перешел, гляди в оба.

— Справимся, — твердо отрубил Заремба. — Теперь я с ними по-другому поговорю.

Домой подкатил совсем поздно. Жил он, как говорят, в примаках. Каменный дом над Днепром окружен огромным садом. Тесть Максима, тоже из заводчан, из бывших руководителей, сумел к своему пенсионному рубежу сколотить надежную копейку и соорудить эту красностенную виллу, к которой точно подходило старое английское выражение: «Мой дом — моя крепость».

Сейчас в крепости не видно ни огонька. Тишина. Максим подумал, что Валя, очевидно, еще в театре, на работе. Тесть, Порфирий Саввич Курашкевич, вояжирует по кавказским курортам. А Степа, дальний родственник тестя, конечно, спит в беседке после изнурительной работы в саду.

Поставив велосипед под сараем, Заремба направился к крыльцу. Взгляд его зацепился за что-то сваленное горой посреди двора. Доски — не доски… Да это же кирпич. Днем, наверно, привезли самосвалом и сбросили прямо вот так. Торопились, видать, по всему двору раскидали.

«Снова у тестя прибыль», — подумал Заремба и ощутил ноющую боль в левой руке, ушибленной при падении. Вечное доставание, выбивание, устраивание, перепродажа — как все это надоело Максиму! Говорил однажды со своим тестем напрямую: «Вы же полковник в отставке, Порфирий Саввич, у вас за спиной столько славных дел, вы после войны поднимали наш завод. А теперь одна забота — нагрести побольше. И все вам мало, мало!..»