А душу твою люблю...
А душу твою люблю... читать книгу онлайн
«… Дверь открылась без предупреждения, и возникший в ее проеме Константин Карлович Данзас в расстегнутой верхней одежде, взволнованно проговорил прерывающимся голосом:
– Наталья Николаевна! Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Александр Сергеевич легко ранен…
Она бросается в прихожую, ноги ее не держат. Прислоняется к стене и сквозь пелену уходящего сознания видит, как камердинер Никита несет Пушкина в кабинет, прижимая к себе, как ребенка. А распахнутая, сползающая шуба волочится по полу.
– Будь спокойна. Ты ни в чем не виновна. Все будет хорошо, – одними губами говорит Пушкин и пытается улыбнуться. …»
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Тоска за дочь истомила Наталью Николаевну, горькие мысли не покидали ее, но выхода из создавшегося положения она не видела. Двое Натальиных малюток теперь здесь, у Ланских. Только дочь Анну отец не отдавал Наталье, а так как служба его была связана с частыми поездками за границу, он возил всюду с собой и дочь.
Как-то в горькую минуту отчаяния Наталья Николаевна детям сказала, чтобы потом… письма к ней Александра Сергеевича, которые хранятся у сына Александра, были переданы Наталье Александровне – это наследство дорогое. Знала бы Наталья Николаевна, что пройдут годы, и ее Таша, возвратившись на родину, выйдет замуж за приехавшего в Россию принца Николая Вильгельма Нассаусского! А перед венчанием ей будет пожалован титул графини Меренберг.
Но не дано человеку предвидеть будущее. Лежит Наталья Николаевна под голубым одеялом, по подушке разметались ее несобранные темные с проседью волосы. Часто приходит полузабытье. А в иные минуты ярким видением проносится прошлое. Вся жизнь. И особенно одно воспоминание неотвязно всплывает в памяти.
Тогда серое, серое петербургское утро, с ветром и мокрым снегом, сизое, угрожающее небо, нависшее над потемневшими домами, сменилось ясным холодным днем. Наталья Николаевна поехала за старшими детьми, которые были у княгини Мещерской – близкого друга Пушкиных. Обычно вещее сердце Натальи Николаевны в тот день не чуяло беды. Не заметила она и того, как, чуть свернув в сторону, ее сани пропустили встречные, в которых ехал Пушкин с Данзасом. Сердце-вещун и тут смолчало…
Александра Сергеевича ждали к обеду, а он опаздывал. Уже давно был накрыт стол. Из детской доносились мягкие удары мяча, грохот падающих игрушек, иногда голос няни.
Александра Николаевна, сбросив туфли, уютно устроилась в кресле в будуаре сестры, а та вспоминала со смехом, как вчера на балу у графини Разумовской сразилась в шахматной игре с иностранцем, о котором шла слава как о большом мастере, и обыграла его.
…Они сели за шахматный столик в небольшой комнате, друг против друга. Иностранец, пораженный красотою своей партнерши, некоторое время бездумно любовался ею. Потом опомнился и, быстрым, самоуверенным взглядом окинув окружавших их гостей, поглядывая на прекрасную русскую женщину, рискнувшую соревноваться с ним в шахматном искусстве, сказал снисходительно: «Ну что же, мадам, начнем?»
Наталья Николаевна молча кивнула.
И они начали играть. Когда он проиграл, графиня Разумовская, смеясь, сказала гостю: «Вот какие наши русские женщины!»
…И опять смолчало сердце-вещун. А в это самое время на Черной речке смертельно раненного Пушкина секунданты вели к саням.
В тревоге за приемного сына примчался к месту дуэли барон Геккерн. Пушкин не знал, что к дому привезли его в карете врага.
Наталья Николаевна подошла к окну и, узнав остановившуюся подле их дома карету Геккерна, в негодовании подозвала слугу:
– Передайте барону, что я не могу его принять.
Она возвратилась в будуар, собираясь рассказать сестре, что старик Геккерн, несмотря ни на что, снова приехал в их дом. Но вдруг сестры услышали поспешные шаги. «Это не шаги Александра Сергеевича», – подумала Наталья Николаевна, и в первый раз за этот день в тревожном предчувствии замерло ее сердце.
Александра Николаевна тоже прислушалась и побледнела. Она одна знала об оскорбительном письме Пушкина барону Геккерну, посланном вчера.
Пушкин писал:
Барон!
Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызвала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.
Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.
Вы хорошо понимаете, барон, что после этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее – чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец.
Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.
Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга.
А за два дня до этого Александра Николаевна писала брату Дмитрию в Полотняный завод:
Все кажется довольно спокойным. Жизнь молодоженов идет своим чередом, Катя у нас не бывает; она видится с Ташей у Тетушки и в свете. Что касается меня, то я иногда хожу к ней, я даже там один раз обедала, но признаюсь тебе откровенно, что я бываю там не без довольно тягостного чувства. Прежде всего я знаю, что это неприятно тому дому, где я живу, а во-вторых, мои отношения с дядей и племянником не из близких… Катя выиграла, я нахожу, в отношении приличия, она чувствует себя лучше в доме, чем в первые дни: более спокойна, но, мне кажется, скорее печальна иногда. Она слишком умна, чтобы это показывать и слишком самолюбива тоже; поэтому она старается ввести меня в заблуждение, но у меня, я считаю, взгляд слишком проницательный, чтобы этого не заметить.
В письмо это были вложены две неисписанные страницы почтовых листков. На обоих в середине написано:
Не читай этих двух страниц, я их нечаянно пропустила и там, может быть, скрыты тайны, которые должны остаться под белой бумагой.
Дальше, на следующем листке, Александра Николаевна продолжала:
Что касается остального, то что мне сказать? То, что происходит в этом подлом мире, мучает меня и наводит ужасную тоску. Я была бы так счастлива приехать отдохнуть на несколько месяцев в наш тихий дом в Заводе.
Дверь открылась без предупреждения, и возникший в ее проеме Константин Карлович Данзас в расстегнутой верхней одежде, взволнованно проговорил прерывающимся голосом:
– Наталья Николаевна! Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Александр Сергеевич легко ранен…
Она бросается в прихожую, ноги ее не держат. Прислоняется к стене и сквозь пелену уходящего сознания видит, как камердинер Никита несет Пушкина в кабинет, прижимая к себе, как ребенка. А распахнутая, сползающая шуба волочится по полу.
– Будь спокойна. Ты ни в чем не виновна. Все будет хорошо, – одними губами говорит Пушкин и пытается улыбнуться.
