Том 2. Брат океана. Живая вода

Постепенно отыскалось еще несколько деревьев, посаженных любителями, а тем временем прижились дубки и на Опытной станции. Уже больше десяти лет Анатолий Семенович внимательно следит за ними. Вдалеке, где ему бывать трудно, наблюдают за дубами добровольцы из местных опытников. Ежегодно присылают они здоровые и пораженные листья, цветы, кору, фотографии и подробные описания своих подшефных деревьев.

— Невелика, молода, до грусти редка эта первая сибирская дубрава, сотни, порой тысячи километров отделяют дерево от дерева, — говорил Анатолий Семенович, показывая картонку за картонкой. — Но главное уже известно: здесь может расти дуб. Не будем ждать, когда он сам одолеет наконец те пространства, которые отделяют нас от Башкирии и Дальнего Востока. Подадим ему руку, обе руки — на восток и на запад — и он сделает скачок. Через пятьдесят — сто лет между Уралом и Тихим океаном встанут такие дубравы, каких не видывал еще мир.

После конференции с конного завода выехала экскурсия в село Шушенское, где отбывал царскую ссылку Владимир Ильич Ленин. Путь был далекий: через всю коннозаводскую степь в Абакан, потом за Енисей и, наконец, в предгорья Саян. Выехали рано утром. Стоял легкий морозец, на траве, на курганных камнях, на нетронутой с вечера дороге лежал тонкий кружевной иней. При быстром ходе машины, рассыпаясь под колесами, он звенел, как далекий-далекий поддужный колокольчик. Слушая этот звон, хотелось вечно ехать.

День установился солнечный с прозрачными далями, с тихим ветром, веющим одновременно и теплом и прохладой. На поля, мимо которых проезжали, будто вновь пришла весна — там работали тракторные и конные плуги, культиваторы, бороны. Это заранее готовили землю для будущих лесных полос. В городе на большом пустыре молодежь и школьники сажали пушистые сосенки, елочки. Все саженцы из питомника Опытной станции были разобраны, и теперь переселяли в город таежных дичков. Переселенцев щедро поливали из пожарных машин. Давний унылый пустырь быстро становился молодым, зеленым, веселым парком. Завтра в нем уже будет народное гулянье.

…В полях с желтоватой пшеничной стерней показались тесовые крыши. Тохпан, управлявший машиной, сбавил ход, выглянул из кабины и крикнул в кузов:

— Вот и Сушь.

В тех краях село Шушенское называют кратко «Шушь» и очень часто «Сушь». Пассажиры, сидевшие кружком, быстро пересели так, чтобы видеть, как среди невысоких увалов возникают крыши, дома, улицы. Все жадно оглядывали и старались запомнить увиденное в подробностях.

Улица, по которой въехали в село, пересекается другой. На перекрестке небольшая площадь. Посреди нее стоит во весь рост в стремительном зовущем порыве с протянутой вперед рукой высеченный из камня Ленин.

Медленно идущую машину окружают школьники, — как раз время, когда возвращается из школы первая смена, — и звонкие голоса кричат шоферу, пассажирам:

— Вы к Ленину?

— К Ленину.

— Мы покажем. Куда хотите сперва? Владимир Ильич жил в двух домах. — И тут же поправляют сами себя: — Не сразу в двух, сперва у Зырянова, потом уехал к Петровой. Теперь в обоих домах музей.

На углу бойкой улицы, по которой все время идут люди, катятся, громыхая, тяжелые машины, скрипя, плывут рабочие телеги, и тихого переулочка, заросшего муравой, — одноэтажный бревенчатый домик. На лицевой стороне его доска с надписью: «Квартира Владимира Ильича Ленина во время пребывания в ссылке в селе Шушенском».

Домику — много лет, он почти черен, но еще без всяких следов ремонта и держится прямо как новый. Здесь, в каменистых предгорьях Саян, лес вырастает тоже будто каменный, дома из него выстаивают больше века.

Все долго оглядывают домик с улицы, всех охватывает чувство благодарности к этим бедным деревенским стенам, приютившим вождя. Затем переходят во двор. Это вместе и двор и усадьба. Никаких хозяйственных построек нет. Весь участок занят кустами сирени, жасмина, грядками давно увядших летников и доцветающих зимников: золотого шара, флоксов…

На пороге дома экскурсию встретила тихая, с вдумчивым лицом женщина средних лет.

— Вот сюда, сюда. Владимир Ильич жил в этой угловушке, — сказала она, указывая на маленькую комнатку, первую от входа.

Все устремились туда.

Угловушка не больше кузова трехтонной машины. В ней три оконца: два глядят на улицу, третье — во двор. Между окон на улицу — небольшой прямоугольный столик, на нем керосиновая лампа без стекла и абажура, у стола три жестких стула. Рядом с оконцем — деревянная кровать под серым грубым одеялом. Стол, кровать, стулья окрашены в унылый темно-коричневый цвет. В двух углах — маленькие треугольные столики. На них по стопке старых журналов.

Тихо, печально, будто из тех далеких времен журчал голос дежурной по музею:

— …У хозяина этого дома — Зырянова был постоялый двор. Пустив на квартиру Владимира Ильича, он прикрыл двор, но прежние знакомцы продолжали останавливаться. Ленина в его угловушке вечно донимал топот ног и говор за стеной, едкий дым самосадной махорки, который расплывался по всему дому. И поистине удивительно упорство Владимира Ильича — под говор и топот, в угаре табачного дыма, при тусклом мигающем свете лампы без стекла и абажура он ежедневно работал много часов.

На второй год ссылки к Владимиру Ильичу приехала Надежда Константиновна Крупская, которая была в то время его невестой. Ее тоже выслали в Сибирь. Она приехала с матерью. Тогда все они поселились в домике Петровой.

Этот домик такого же преклонного возраста, как зыряновский, с такой же бедной обстановкой ссыльного. И только много-много книг по самым разнообразным вопросам — от философии до статистики.

За три года ссылки в Шушенском Ильич написал около тридцати научных работ и среди них одно из фундаментальнейших исследований — «Развитие капитализма в России».

Осмотрели и этот домик, а затем пошли по путям ленинских прогулок. Рядом, в низких берегах, заросших бурым тальником, не то покоилась, не то текла совсем невидно и неслышно речка Шушь. Вдали стояли вершины Саян; в снегу и на солнце они были похожи на громадные копны свежей соломы.

К Домне Борисовне подошла взволнованная Аннычах.

— Что с тобой?

Девушка хотела сказать, что вот она была в домике, где жил, работал, думал Ленин, теперь идет по тропе, где ходил он, глядит на горы, на которые глядел он, — и это такое счастье!.. В то же время ей стыдно за свою маленькую, бездумную жизнь; она поняла здесь, что каждый советский человек обязан жить значительно, величаво, потому что для него думал, боролся, страдал, мечтал великий Ленин. Но девушка не нашла слов выразить эти чувства и вместо ответа обняла порывисто и крепко Домну Борисовну.

Тропинка привела в сосновый бор. Владимир Ильич в письмах к своим родным писал, что в его бытность в Шушенском бор этот был сильно вырублен. Теперь он заповедан на вечную память об Ильиче, и народная любовь к вождю свято хранит его. На вырубках дружно поднимается сосновый молодняк.

Аннычах выбрала молодую сосну, у которой еще не отпадали нижние сучья, как бывает у сосны в старости, и начала считать ей годы. У сосен ветви растут этажами. Сколько таких этажей — мутовок, столько и лет дереву.

— Ты не видала Ленина, — сказала Аннычах сосенке и перешла к другой.

Тогда все начали считать годы деревьям. Скоро завязалась нетерпеливая перекличка:

— Идите сюда! Идите же… Этой сосенке было при Ленине три года.

— А этой — десять. Она стояла как раз по плечо ему.

И долго бродили так, угадывая, на какие деревья Владимир Ильич глядел снизу, на какие сверху, какие бережно обходил, чтобы не поломать, не примять, под какими отдыхал в тени, какие из ветвей касались ленинской головы, плеч, какие мешали ему, и он отводил их.

— Стойте! Стойте! — вдруг закричала Аннычах и радостно захлопала в ладоши. — У нас будут ленинские сосны. Будут! Будут! — и показала на крупное дерево, которое высоко над бором вознесло свою крону, где в зелени хвои густо висели темные шишки.