Во всю ивановскую (сборник рассказов)

— Что дети? Они уже большие, да и нужны ли мы им будем? Вон Васса Железнова ради детей мужа умертвила, а чего дождалась? Я знаю, муж мой рад бы был моей смерти. Если б не ты, а он со мной купался, уж точно бы подплыл да сделал бы такую рожу, что у меня бы и руки и ноги отнялись. И никто бы не был виноват.

— Ты больная. Тот экскурсовод, помнишь, говорил о смеси горного и морского воздуха и о том, что нервы здесь вылечиваются в три дня, а у нас скоро полный срок.

— Да, скоро заказывать такси, скоро в аэропорт.

— А в нем я страшно боюсь столкнуться со своей женушкой, ее вспыльчивостью, способностью при посторонних кричать на детей, меня, ой, а там дом, работа, там ее разговоры о деньгах, ну и так далее.

— Я еще больше твоего боюсь встретиться со своим мужем, с его черствостью, равнодушием. Он сядет разбирать почту, и уже не мой, не семьи, потом он должен ехать подряд в два места, запустит все дела, я буду во всем, даже в его делах, виновата. Кстати, о кино, он расплевался со студией, так что и денег не будет.

— Мы говорили уже об этом — растворись в его деле, оно не ложное, ради меня нельзя ничем жертвовать, но в нем дар, который надо спасти.

— Будет целыми днями брюзжать, что ему не работается, когда я дома, а когда меня нет, спрашивать отчета, а ты говоришь — смесь воздуха.

— «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно погружен…»

— Стыдно! Пушкина не знаешь. Не в заботы, а в забавы.

— Да уж какие забавы, сплошные заботы. «Молчит его святая лира, душа вкушает сладкий сон…»

— А моя душа что вкушает?

— «… и средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он. Но лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа поэта встрепенется как пробудившийся орел!» А тут ты со своими заботами.

— Но не с забавами, а с заботами!

— Не в это же время!

— Я устала угадывать, это время или не это. Пусть живет один.

— Но он не может без семьи.

— А семья с ним не может.

— Почему?

— Он меня не любит. Я нужна ему иногда как вещь на полчаса, час, и он снова чужой.

— Вздор. Мы что, снова пойдем по кругу этих взаимных обид, выяснения отношений?

— Вот что, милый. Я выслушала все твои теории и лекции. Спасибо, что ты мне сказал о значительности моего мужа и о моей ничтожности, я это знала. Иди обратно один, иди, не жди. Прошу.

— Мужчины любят сильнее и глубже, физически они устроены проще, но не душевнее. Нет статистики, но поверь, что очень много самоубийств из-за любви именно юношей. Кто кого не дожидается чаще всего, когда парень служит в армии? Девчонки. Им страшно не выйти замуж, при выходе ими руководит чаще расчет, чем наоборот. Кто сидит в колониях? Молодежь, в основном мужчины. Из-за кого? Из-за женщин. Кражи, драки, пьянство — корень их в женщинах. Все блатные песни полны горького упрека той девушке, которая довела до арестантов…

— У-хо-ди.

— Вопрос: какие женщины.

— У-хо-ди. Ты ничего не понял ни во мне, ни в себе.

— Ты из тех, которые спасают, а не губят. Из редчайших жертвенных натур, почему же ты…

— Мне плохо, ты не видишь — мне плохо? Уходи.

— Как я уйду, если тебе плохо? Ничего себе логика.

— Стой, мне ничего не надо, я прекрасно себя чувствую, «во и у меня даже прибавилось сил. Наша игра довела меня, именно меня, до этой пропасти. Вернуться к тебе, к нему я не смогу. Мне было хорошо с тобой, я тебе очень благодарна, что ты эти три недели был ласков, внимателен, хотя бы три недели. Мне было так хорошо, что я точно поняла, что лучше мне никогда не будет. Вернуться в жизнь, которая есть непрерывная каторга души, — нет!

— Ия тоже не хочу жить, как мы жили. И ты не хочешь!

— Ты ничем не хочешь жертвовать, а требуешь жертвы, ты ни в чем не уступаешь, а требуешь уступчивости, ты жесток, а требуешь ласки.

— Это не я, это моя работа, она требует меня всего, и я обязан ее делать хорошо. Да, в том числе и за счет твоих нервов и крови.

— У меня больше нет ни того, ни другого. У меня единственная и последняя просьба, выполни ее, если любишь. Когда-то ты ради меня мог многое. А моя просьба очень простая. Сегодня ты собирался в город, и все это знали, в горы мы пошли внезапно, нас никто не видел. Отсюда ты пойдешь на рынок и сиди там в пивной, там такой народ, что все скажут, что ты сидишь с утра.

— Пре-кра-ти! Сохрани себя для него!

— Для кого? — закричала она. — Хватит играть в него и в нее! Ты все рассчитал заранее, когда предлагал мне роль возлюбленной. Чтобы воспитать из меня наседку, домработницу, да еще уверить ее, что она любима и обязана быть счастлива.

— Посмотри на писательских вдов. Когда я работке издательстве, я на них нагляделся. В Союзе писателей даже огромный по количеству Совет писательских В

О чем они говорят? О том, что дуры были, что свое дело казалось важным, а важное-то как раз было дело мужчин. Хочешь их путь повторить?

— Не повторю. Я тебя не переживу.

— Какое мы имеем право говорить о том, кто раньше умрет? Кто когда умрет, это единственное, что никто знает.

— Я знаю. Я договорю. И посмей только перебить меня знаешь. Я босиком по снегу бежала за тобой, помнишь

— Да.

— Так слушай. Мне было с тобой хорошо как никогда! Я даже помню, как светились твои глаза, помню, как касалась меня твоя рука, как билось твое сердце, с этим… нет, да лучше б этого не было, я хотела сказать, что с этим легче у ходить, нет, трудней.

— Я тебя свяжу и утащу на спине.

— Смешно. Я люблю тебя, ты вырвал это признание…

— Но и ненавидишь?

— Но и не понимаешь. И никогда не поймешь. Ты смотришь на меня как на материал для своих работ, ты говорил, что все женщины, которых ты описывал, это я в различных проявлениях, я думала, ты шутишь, нет, это правда. Но это ты заставлял меня в угоду своей работе быть разной, я не такая. Ты делал со мной что хотел, я устала. Выгорела до черноты. Эти слезы, эти бессонные ночи… нет, ты не поймешь, тебе это не дано, ты не переживай, в тебе нет этого качества, ты не виноват. Я материал, я актриса, которую ты ставил в разные обстоятельства и заставлял импровизировать.

— Я говорил вообще о женщинах. Ты — женщина в высшем женском развитии ума и красоты. Интеллект и тело враждуют, но в тебе они слитны. Предлагая перед отпуском назваться возлюбленной, я такой тебя и считал. Но свои теории говорил во-о-обще о женщинах. —

— Каждая женщина — исключение, и я — исключение.

— Но есть же общие вещи. Еще Шекспир вам пытался вдолбить…

— Очень хороший глагол.

— Он говорил, что ваша сила в вашей слабости. И эту фразу вы также взяли на вооружение, но орудуете ею с такой агрессивностью, что…

— Кто мы? Ты говоришь со мной.

Я обнял ее, пытаясь успокоить, но ничего не вышло. Тогда я насильно попытался ее поцеловать. Она вырвалась и захохотала:

— Кто же агрессивен?

— Я люблю тебя, и давай прекратим все это.

— Как же прекратишь, если ты не меняешься? Твоя работа, твое состояние, твои друзья, твои дела — с кем еще делиться тобой? Ты был цельным, ты распылился. Тебя растаскали по мелочам. Ты говорил, что любишь меня? Повтори.

— Я сказал это минуту назад.

— Мне показалось, что послышалось. Мне каждый раз кажется, что послышалось, что мне достаются отголоски пережитого тобой!

— Разве то же не говорят мои письма, вот этот перстень, который был куплен о тяжелейшие денежные времена? Это было безрассудство, но он тебе нравился, и ты его любишь… больше меня. По крайней мере, ты за ним ухаживаешь. А я смотрю на эти часы, я живу по твоим часам.

— Как красиво! Дай их сюда.

Она взяла у меня часы, стащила с пальца перстень.

— Поцелуйтесь на прощанье, — сказала она, стукая перстень о стекло часов, а затем забрасывая и то и другое в пропасть. — Это тебе пригодится? Как факт, как деталь рассказа о последних минутах истерички. Еще запомни этот дуб, обвитый прекрасным плющом. Плющ — видишь? — задушил почти все зеленые ветви, только одна осталась, и, если плющ не умертвить, дуб погибнет. Это несправедливо с общечеловеческой точки зрения. И как показательно сравнение женщин с плющом, а мужчин с дубом, не так ли?