Собрание сочинений в шести томах. Том 6

Сидя на сквознячке на веранде, мы попивали тодди, закупленное по дороге.

Сенатор захотел почитать свои стихи.

— Вы слыхали когда-нибудь о Кандасвами? — спросил он.

— О том профсоюзном активисте, который был убит в сорок седьмом году на улицах Коломбо?

— Да, именно пятого июня тысяча девятьсот сорок седьмого года. Он шел в первом ряду демонстрантов и был убит на мостовой. Послушайте!

Сенатор стал читать, Мира Салганик переводила:

Не знаю, кому как, по мне это стихотворение цейлонского сенатора Реджи Переры понравилось, и я сказал автору, что непременно познакомлю с ним советских читателей.

— Если так, — сказал автор, перелистывая свою тетрадь, — то послушайте еще одно. Называется оно «Ярость бури».

Это стихотворение тоже пришлось мне по душе. Сенатор буржуазной страны смотрел на явления жизни с классовых позиций, причем явно становясь на позицию трудящихся, эксплуатируемых масс. Это не был какой-нибудь треугольный кукиш в кармане, это были ощутимые удары в набатный колокол. Я вспомнил некоторых наших стихослагающих сверчков, которые видятся себя гигантами поэтической мысли. Насколько же они в общественном отношении отсталей и неразвитей этого переполненного высоким волнением человека из далекой жаркой древней страны!

— Скажите, — спросил я, — а лирические стихотворения вы пишете?

Сенатор задумался, отхлебнул из стакана тодди.

— Вот, — ответил он, — слушайте. «Апрельское солнце».

Ничего не скажешь, интересные стихи, своеобразные, очень образные. Я стал говорить об этом Перере. Но он почти не слушал, раздумывая, очевидно, что же прочесть еще.

— Вот! — сказал. — Это размышления о возможности ядерной войны. «Последнее предупреждение».

Сенатор хочет размышлять о том, что ждет людей земли в будущем, хочет осмыслить путь человечества. Пустопорожнее чириканье в рифму — это не для него, не те времена, чтобы безмятежничать.

В тот день мы объехали в тесном автомобильчике Реджи Переры много интересных мест. На обратном пути завернули в усадьбу его друзей. В тени старых бананов перед нами предстал старый дом с верандами, с террасами, на которых стояли удобные старые кресла. Нам подавали чай, неторопливо текла беседа, никто никуда не спешил. Глушь, провинция, до Коломбо, с его шумом и суетой, бесконечно далеко. В ветвях деревьев насвистывают птицы, над цветочными клумбами подымаются и опускаются большие яркие бабочки. Было ощущение, будто бы смотришь старый кинофильм из жизни помещиков девятнадцатого, а может быть, еще и восемнадцатого века. Хозяева были гостеприимные, радушные, просвещенные, имеющие представление о Советском Союзе, о советских людях. Были здесь, конечно, красивые, статные женщины в сари, с благородными лицами и неспешными, изящными движениями рук, были хорошо одетые джентльмены. Так, в такой обстановке, при таком укладе быта жили когда-то на Цейлоне среди плантаций португальцы и голландцы, затем — англичане, от которых помещичий, усадебный быт переняли и состоятельные цейлонцы.