Утро. Ветер. Дороги

— Меня беспокоит то, что в их компании появился рецидивист— Валерий Шутов, по кличке «Зомби». Противный парень!

— Почему же его не заберут…

— А его недавно выпустили. Мать добилась прописки. Пока еще ни в чем не попался. Но если попадется, непременно в чем-нибудь гнусном. Боюсь, здесь мы бессильны. Ему только двадцать лет. Устроился на работу в автопарк. Машины ему пока не дали. Работает по ремонту.

Я порывисто встала и пошла к вешалке.

— Вы торопитесь? — спросил Ермак, тоже вставая.

Я объяснила, в чем дело. Он, кажется, встревожился.

— Тогда надо торопиться. Минуточку… может, я вас подвезу до вокзала.

Ермак вышел из комнаты. Пока я оделась, он уже вернулся и взял свое пальто, на ходу надевая его.

— Машина есть свободная! Кстати, завезу мальчика.

Он сел рядом с шофером, я с мальчишкой сзади. По Москве в ночных огнях сияла снежная круговерть. К Киевскому вокзалу мы подъехали быстро.

— Пожалуйста, позвоните мне, я буду дома, — попросил меня Ермак. — У вас славный отец, — неожиданно добавил он, пожимая мне руку.

— Спасибо. А у вас есть родители?

— Мать давно умерла. Отец в Одессе. Он недавно женился. До свидания. Так позвоните!..

Я еле успела вскочить в вагон. Электричка тронулась.

…Зинка всегда была в курсе их жизни, как если бы жила вместе с ними — отцом и двумя Геленками. Не знаю, как ей это удавалось, но она всегда все о них знала.

Узнала и на этот раз.

Пустынной заснеженной улочкой я шла веселая и довольная к даче Рябининых, когда мне навстречу метнулась Зинка.

— Владя! Ты к ней?

— Да. А ты чего здесь?

— Так… ничего. Приехала посмотреть… Думала отца увидеть, а его, оказывается, нет.

— Да, он уехал за границу.

— С супругой, конечно? Владя… проводи меня до станции.

— Да я устала.

— Ну, проводи, Владенька! Милая! Мне нужно с тобой поговорить.

— О чем?

— Пошли, да?

Зинка потащила меня обратно на станцию. Я никогда не могла ей отказать, не отказала и теперь, но сердце у меня заныло. Что-то в Зинке было странное. Неприятное. Смесь злорадства и чего-то гнусного. Когда мы проходили мимо фонарного столба, электрический свет упал на ее лицо, и я увидела поистине крысиный оскал.

Но я была рада отвести ее подальше от Геленки и усадить в электричку. Пусть едет отсюда.

Некоторое время мы шли молча вдоль деревянных заборов, за которыми шумели опушенные снегом сосны и березы.

— О чем ты хотела со мной говорить? — вспомнила я.

Зинка стала рассказывать про завод… О том, что ей надоела работа, просто осточертела, особенно с тех пор, как устроили эту проклятущую радиосвязь. Никуда не укроешься от диспетчера. Покурить спокойно не даст. Потом стала рассказывать про Шурку Герасимова. С ума сошел, что ли, в дружинники подался. Все равно тому не бывать. Зинка лихорадочно болтала, перескакивая с одной темы на другую. Зачем я ей нужна? А может, ей просто тоскливо, смутно одной?

Разговор не вязался. Так мы дошли до станции. Пустынно. Большинство дач заколочено, но в некоторых огоньки — живут. Лаяли собаки. Шумел ветер в ветвях, роняя снег. Черные облака неслись в рыжеватом небе — отблеск огней столицы. Снег уже перестал идти, но его насыпало столько, что занесло тропинки, дороги.

— Смотри, электричка! — крикнула я, ускоряя шаги.

— Пропустим, я не тороплюсь, — заявила Зинка. Поезд ушел, громыхая.

Мы дождались следующего, но Зинка вдруг раздумала ехать.

— Я буду всю ночь гулять здесь! — решила Зинка.

— Как хочешь, — холодно ответила я, — но ведь ты замерзнешь.

— Ладно, уеду. Успею еще. До последней электрички далеко. Подожду…

— Чего же ждать? Ну, я пошла.

— Посиди немножко со мной, — умоляюще сказала Зинка и даже в рукав вцепилась.

— Я устала. Суматошный был день. Пусти. Я пойду. Но Зинка вцепилась в меня еще крепче.

— Подожди, Владя!

— Чего ты меня держишь?

— Потому что я к тебе хорошо отношусь…

— Не понимаю…

— Лучше тебе туда не ходить… на их дачу.

— Почему?

— Пусть первой придет милиция.

— Зинка!!!

Я изо всей силы оттолкнула ее и бросилась бежать назад к даче Рябининых.

— Владя, Владя, — кричала она мне вслед. — Не ходи, не ходи, не ходи туда!

Это было словно в кошмарном сне. Я бежала изо всех сил, но мне казалось: я не двигаюсь. Сердце колотилось, кровь стучала в ушах, горло пересохло и саднило. Я вязла в снегу. Как много навалило снега! Геленка, Геленка, родная моя! Она мне позвонила, а не одноклассницам своим. На меня надеялась… А я… Так легкомысленно. Надо было сразу к ней, как только она позвонила. Что они с ней сделали, эти подонки… Там этот Зомби, рецидивист. Это не люди! Геленка!..

Я бежала, ничего не видя: так редко фонари и нет дороги. Сплошные сугробы намело. Зинка бежала за мной. Раз догнала, схватила за рукав, но я ее отшвырнула. Несколько раз я падала и тут же вскакивала и бежала опять. Геленка! Геленка! Ударилась обо что-то, содрала кожу на щеке и опять бежала, бежала. А за мной, не отставая, бежала Зинка. Как же я дала себя провести? Ведь это Зинка на стреме стояла. Ох, Геля!

Я с размаху ударилась о калитку, влетела на крыльцо, в коридор, распахнула дверь, вторую, третью…

Странно, что я еще в саду не услышала звучания рояля. Или в ушах так шумело. Или выключено было все, кроме той части сознания, в которой билось одно, страшное — увидеть Геленку неподвижную, бездыханную. Жива ли она?

Я вбежала, как сумасшедшая, опрокинув что-то на пути. За мной влетела Зинка.

— Тише, вы — шикнул Олежка Кулик.

За ярко освещенным роялем сидела Геленка в белом шерстяном платьице, с распущенными волосами, тонкие руки ее так и носились по клавишам, словно две птицы. А вся Зинкина компания, потрясенная и растроганная, слушала Геленку, присев кто где: Шурка и Олежка у самого рояля на стульях, братья Рыжовы на ступенях лестницы, ведущей на второй этаж, а какой-то длинноногий смазливый парень с выпуклыми зеленоватыми глазами на краешке дивана. Зомби?

Я тоже присела на опрокинутый мною стул, тихонечко поставив его на место.

Зинка осталась стоять в дверях… Я не смотрела на нее: боялась даже взглянуть. Никто на нее не смотрел.

Я не сразу поняла, что именно Геленка играла — в ушах у меня еще стучало, я изнемогала от усталости и потрясения, на щеке горела и кровоточила ссадина, — но, вслушиваясь, я поняла:»Патетическая соната»…

Как они слушали! Даже братья Рыжовы, близнецы, даже Зомби… Шурка был очень бледен. У Олежки как-то странно блестели глаза.

Но Геленка! Только она одна могла придумать такое — безмерную печаль и восторг Бетховена для этих подонков, пришедших испугать ее, быть может, убить или надругаться над нею. Во всяком случае, Зинка хотела именно этого.

Скорбь Бетховена, его мужество, его умение переносить несчастья, все богатство его души, доброй, прекрасной, возвышенной, Геленка передавала своим странным гостям. Звуки то нарастали, гремели, грохотали, как ураган над разбушевавшимся океаном, словно обрушивались скалы, тонули корабли, то стихали до слабого ветерка, колышущего травы, и тогда явственно слышался голос Человека, идущего по трудной дороге вперед и вперед…

Это было чудо! Геленка опустила руки на колени и обернулась.

— Но настал день, когда мир для него обеззвучил, — сказала она, видимо продолжая рассказывать начатое еще до нашего с Зинкой прихода.

— Представьте только, мир умолк для человека, у которого весь смысл жизни был в звуках. Бесшумно билась огромная муха о стекло, бесшумно неслись экипажи по мостовой, люди беззвучно шевелили губами… Он садился к роялю, ударял по клавишам — не было звуков, словно перервали струны.

Нет, были — он слышал их в своем воображении. Сейчас я сыграю вам отрывок… для фортепьяно… из бессмертной его вещи, которую он от начала до конца слышал только в своем воображении. Вся вещь целиком написана для симфонического оркестра, она посвящена Радости.