Рассвет над морем

В задней комнате ателье солдату немедленно был учинен допрос под дулами пистолетов.

Солдат сказал:

— Я — Вано. Я — конвойный на тюремном транспорте. В конвое мальгаши, которые не знают ни слова ни на каком языке, кроме своего, и несколько белых унтер-офицеров. Я тоже белый унтер-офицер. Меня мобилизовали. На вахте сейчас мой напарник. А обо мне думают, что я сплю на транспорте в кубрике. Однако со сменою мальгашей, за рюмку водки, я незаметно вышел на шлюпке к молу. Ласточкин дал мне записку и велел принести ее в ателье «Джентльмен» и отдать старшему мастеру.

— Вы знаете, что в записке?

— Знаю: освободить Ласточкина и что я в этом помогу.

— Почему вы хотите помочь освободить Ласточкина?

— Это сильный человек, замечательный! — ответил солдат. — И все вы сильные люди, замечательные. Вы — большевики. Я — не большевик. А может, я и большевик. Мою Грузию терзают. Вашу Украину терзают. Буржуи терзают все народы. Я не буржуй. Я пролетарий. Я работаю на винограднике князя Микладзе. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Солдат вдруг схватился за погоны и содрал их одним рывком. Потом швырнул на землю и стал топтать.

— Можете расстрелять меня, если не верите! — крикнул он в бешенстве.

Но так же быстро, как вспыхнул, он и успокоился.

— Ласточкин так и сказал мне: «Вано, тебе не поверят сразу, тебя начнут проверять, но так надо, Вано. Никому нельзя доверяться без оглядки».

Солдат-грузин был горячего характера, и искренность звучала в его словах. Однако… можно ли ему верить?

Солдата спросили, кого из грузин, имеющих связь с подпольем, он знает. Он не знал никого. Не знал вообще, что в подполье есть грузины, не знал даже, что такое подполье.

Вдруг Вано обратился к Гале:

— Тебя, девушка, зовут Галя. Ласточкин мне сказал: «Вано, может быть, ты встретишь там девушку по имени Галя. Она поверит тебе, если ты скажешь ей: «Галя, поверь Вано во имя памяти погибшего Жака…»

— Господи! — вскрикнула Галя. — Товарищи! Я ему верю…

В это время в комнату вошел старший мастер. Вид у него был растерянный.

— Товарищи, в салоне… Григорий Иванович. Он не должен быть сейчас в Одессе.

Но дверь уже открылась, и, легко отстранив девушек с пистолетами в руках, в комнату вошел Котовский в форме французского офицера.

— Григорий?

Но Котовский смотрел только на солдата с сорванными погонами, стоявшего под дулами пистолетов:

— Кто это?

Вано сорвался с места и, побледнев, вытянулся перед французским офицером.

— Григорий Иванович! — воскликнула Галя. — Почему вы здесь?

— Что случилось, Григорий? — спросил и Александр Столяров.

— Нашли? Жив? Освободили? — одним духом выпалил Котовский.

Лицо его как-то заострилось, весь он был собранный, сосредоточенный. Для него в эту минуту существовало только одно, и это руководило всеми его поступками.

Вдруг Вано широко улыбнулся.

— Ты не французский офицер! Ты Григорий Иванович! Ты беспокоишься о Ласточкине. А Ласточкин беспокоится о тебе; он кричит на всю тюрьму: «Григорий Иванович!» — чтобы проверить, нет ли и тебя в какой-нибудь каюте.

Вано пришлось еще раз рассказать все сначала.

Котовский внимательно его выслушал, прочитал записку Ласточкина и повеселел.

— Кацо! Все правильно! Ты тоже замечательный человек! — Он хлопнул Вано по плечу.

Затем Котовский сказал девушкам:

— Пришейте ему погоны. Мы пойдем с ним сейчас на транспорт номер четыре.

Но Александр Столяров прежде всего хотел получить от Котовского объяснения — почему он не на месте, в партизанском отряде, где должен ждать приказа о выступлении, а здесь?

— Можете меня судить и расстрелять, — сказал Котовский, — но Николай в беде, и я прискакал его выручать. Командиром отряда остался Жила — прекрасный командир; отряд выступит через пять минут после получения приказа.

— Почему ты во французской форме?

На этот вопрос Котовский сначала только отмахнулся, но по требованию Столярова вынужден был дать объяснение.

От Маяков до Одессы Котовский в форме ротмистра полка «черных гусар» проскакал беспрепятственно — сквозь все заставы, между всеми пикетами. В Одессе он решил не останавливаться на даче Тодорова, так как дача эта находилась далеко от центра города, а ему дорога была каждая минута. И он прискакал прямо на Базарную — на свою явку к доктору Скоропостижному. Он хотел прежде всего узнать у Власа Власовича, не передавали ли для него какие-либо указания от Ревкома.

На Базарной, 36-А, Котовский соскочил со своего вороного, накинул повод на штакет и позвонил. Дверь долго не открывалась. Не слышно было и старческого шлепанья опорками по ступенькам. И вдруг дверь широко распахнулась, но вместо Власа Власовича стояли перед ним с пистолетами в руках два контрразведчика.

Раздумывать было некогда. Обеими руками наотмашь ударил их Котовский по лицу. Контрразведчики полетели в разные стороны, а Котовский, захлопнув дверь, вскочил на коня и помчался по улице прочь. Он уже заворачивал за угол, когда от дома номер тридцать шесть А прогремело несколько выстрелов.

Он промчался квартал, снова повернул, еще квартал, еще раз повернул — контрразведчики остались далеко позади. Но на углу Александровской какой-то человек — то ли патруль, то ли просто случайно проходивший здесь офицер — поднял стрельбу. Котовский помчался по Полицейской. На углу Греческой его снова встретили выстрелы. Тогда он понял, что по городу на коне не прорваться. На Греческой площади он оставил коня и проскользнул проходными дворами через Красный переулок на Екатерининскую. Его малиновые галифе и черный френч «черного гусара», видимо обратили на себя внимание, и первое, что надо было сейчас сделать, — это изменить внешний вид. Внешний вид Котовский всегда менял в костюмерной оперного театра: костюмер и гример оперы были его верными людьми. С Екатерининской на Ришельевскую — и Григорий Иванович был перед театром.

В оперном театре, несмотря на то, что был день, шел спектакль: в связи с тем, что город находился в блокаде, спектакли начинались утром и кончались к обеду.

Котовский вошел в театр прямо через центральный вход. Контролер потребовал билет, но ротмистр полка «черных гусар», видно, порядочно выпил. Он обругал контролера, оттолкнул его и сразу затерялся в толпе.

Из вестибюля Котовский прошел за кулисы, в костюмерную.

Костюмеру, который давно уже не видел Григория Ивановича и обрадовался его появлению, он сказал коротко: «Полундра! Немедленно прятаться!»

В это время раздался звонок — антракт кончился, должно было начаться действие.

Прозвонил второй звонок, и занятые в действии артисты и статисты собрались за кулисами, ожидая своего выхода на сцену. Среди статистов — в балахоне, напоминающем греческий хитон, с длинной белой бородой — стоял и Григорий Иванович Котовский. Под балахоном в каждом кармане малиновых галифе лежали гранаты-лимонки…

Когда ударил гонг и статисты по знаку сценариуса шумной толпой двинулись на сцену, за ними вышел и старик с седой бородой и в балахоне. Старик делал то же самое, что и все: переходил с места на место, вздымал вверх руки, посылал на чью-то голову проклятья, а потом подтягивал партии теноров.

Посреди действия в зал неожиданно дали свет. Занавес опустили, и между рядами кресел замелькали контрразведчики. Контрразведчики искали офицера в черном френче и малиновых галифе. Они сразу обнаружили четырех «черных гусар» в черных френчах и малиновых галифе и, вполне довольные таким успехом, покинули театр. Занавес снова подняли, и действие продолжалось. Григорию Ивановичу пришлось еще два раза петь в хоре, а потом, стараясь производить как можно больше шуму, мчаться за кулисы, так как на сцену выбежали какие-то другие статисты с копьями и мечами и от них все бросились врассыпную.

В костюмерной для старика в хитоне был уже приготовлен костюм французского офицера — не оперный, а вполне современный, тот самый, который и сейчас был на Котовском. Гранаты-лимонки тоже были при нем, на всякий случай он переложил их из карманов малиновых галифе.