Волгины

Услышав шаги, Таня первая обернулась, вскочила и подбежала к Алексею.

— Алеша! А мы только сейчас говорили о тебе. Гадали, придешь ли навестить. Нам уже сказали: начальник политотдела в батальоне.

— Телеграф, оказывается, хорошо работает, — улыбнулся Алексей.

— Это вам, — теперь уже совершенно спокойно сказал он и передал Нине сверток. — От начсандива.

— Благодарю, товарищ гвардии подполковник.

Нина с любопытством взглянула на Алексея; взяв сверток, ушла в землянку.

«Вот и вся встреча, — печально подумал Алексей. — Как может быть здесь что-нибудь личное? „Слушаюсь!“, „Все ясно“, „Будет исполнено!“» И он посмеялся в душе над своими недавними мыслями.

Он рассказал сестре о своей встрече с Виктором.

Таня стала расспрашивать о брате, и Алексей рассказал, как изменился Виктор.

— В Курске он встретился с Валей, и они теперь муж и жена.

Таня всплеснула руками.

— Витька?! Неужели? Подумать только!..

Таня сидела, поникнув, словно обиженная новостью: ей казалось, что Виктор в чем-то уступил Вале, изменил своим взглядам на жизнь, которые Таня считала своими. Валя по-прежнему представлялась ей ограниченной мещаночкой.

Алексей украдкой поглядывал на дверь в землянку, прислушивался, не донесется ли оттуда голос Нины. Но она все еще не выходила, может быть, не желая мешать свиданию Алексея с Таней. Настроение его омрачилось. Он плохо слушал сестру.

Таня спросила с тревогой:

— Алеша, ты чем-то взволнован? Скажи, что с тобой?

— Нет, ничего, — рассеянно ответил Алексей и снова нетерпеливо посмотрел на вход в землянку.

— Мне надо уезжать. Позови Нину Петровну, — попросил он, вставая с покрытого дерном выступа. — Мне необходимо ей кое-что сказать.

Таня ушла. Алексей отошел в сторону, остановился под березой.

«Надо же ей когда-нибудь сказать. Возможно, завтра начнутся бои, и я опять долго не увижу ее», — подумал Алексей.

Нина подошла к нему, подтянутая, строгая, как всегда, в старательно надвинутой на правый висок пилотке.

— Проводите меня к машине, — сухо попросил Алексей. — Я хочу поговорить с вами.

Нина с выражением некоторого беспокойства в глазах пошла за ним.

Они шли молча, рядом, на небольшом расстоянии друг от друга. Так ходят только очень деловые люди, ничем не связанные между собой, кроме службы.

Алексей придумывал, с чего начать разговор: надо было с чего-нибудь естественного и делового, ну, хотя бы с какого-нибудь распоряжения санотдела дивизии. Нельзя же так, ни с того, ни с сего ему, солидному подполковнику, начать изливать свои чувства.

Они прошли шагов двадцать. Скоро должна была появиться рощица, где стояла машина. Алексей остановился.

— Так вот, товарищ Метелина… — откашлявшись, глухо заговорил он. — Начсандив приказал, чтобы у вас все было готово к движению.

— У нас всегда все готово, товарищ гвардии подполковник, — ответила Нина. Ее взгляд стал выжидающе робким.

— И вот еще… — Алексей запнулся. — То, о чем я хочу сказать, может быть, не ко времени и не к месту…

Нина тревожно и внимательно взглянула на Алексея. Он продолжал, не глядя на нее.

— Я хочу решить для себя один важный вопрос. Да, да… Надо же когда-нибудь об этом сказать. Ведь я не мальчик, а вы не девочка.

Алексей чувствовал, что никогда еще не говорил так бессвязно, но остановиться уже не мог.

Голос его не сразу обрел естественную простоту и уверенность.

— Сначала я думал это пустяки, и даже сердился на вас. Поймите, что может быть на фронте между мужчиной и женщиной? Здесь мы все солдаты. Но так можно только рассуждать, а не чувствовать.

Нина слушала его с возрастающим волнением. Пальцы ее нервно обрывали сорванную березовую ветку. Алексей продолжал:

— Конечно, между нами барьер: служба, война и прочее. Но что поделаешь, Нина Петровна. Видно, в мире так устроено, что от этого никуда не денешься… Даже война не может помешать этому. — Алексей вдруг виновато, беспомощно улыбнулся. — Хотите — сердитесь, хотите — прогоните меня, теперь все равно. Нельзя же, чтобы вы никогда не узнали об этом… Люблю я вас, честное слово! Вот и все, что я хотел вам Сказать.

Нина заметно побледнела, не то испуганно, не то радостно смотрела на Алексея. На плечах и на пилотке ее лежали сквозившие через листву солнечные блики, и эти, зыбкие пятна делали ее облик неуловимо меняющимся. Вот лицо ее стало совсем строгим, на лбу появилась складка, старившая Нину. Словно откуда-то издалека услышал Алексей ее голос:

— Скажите, Алексей Прохорович, вы бы могли довольствоваться обычными, случайными отношениями с женщиной здесь, в боевой обстановке?

Алексей смутился, но тут же ответил твердо:

— Нет, конечно. Я не в том смысле сказал вам…

— Так вот, дорогой Алексей Прохорович, я тоже не хочу таких отношений. А другие пока невозможны. — Продолжая гнуть и обламывать ощипанную веточку, Нина заговорила более решительно: — Я буду откровенна. Я тоже люблю вас… Полюбила давно, как человека и фронтового друга… Но, Алексей Прохорович… Поймите, что бы вышло из этого, а? Поэтому не нужно здесь, не нужно, прошу вас! Если же вы действительно меня любите, то будете любить и помнить меня и так, и найдете, меня всюду, если захотите, когда придет время. А здесь, на переднем крае, я останусь для вас только боевым товарищем и буду такой же сестрой, как и ваша родная сестра Таня… Не сердитесь на меня, прошу вас… Не будете сердиться, а?

Она протянула руку. Алексей схватил ее, прижался к ней губами. Нина торопливо вырвала руку.

— Алексей Прохорович, родной мой, не надо, — сказала она просящим ласковым голосом и ушла, скрывшись за неподвижными березками.

Вернувшись в землянку, она остановилась у столика, бледная, растерянная.

— Что с вами, Нина Петровна? Алеша сообщил что-нибудь плохое? — спросила Таня.

— Нет, ничего, — дрожащим голосом ответила Нина Петровна и, отвернувшись, стала быстро разбирать привезенный Алексеем пакет с медикаментами.

Прошло два дня. В ночь на пятое июля, вернувшись из поездки в полки, Алексей нашел у себя на столе письмо от Павла. Нетерпеливо разорвав конверт, стал читать:

«Дорогой брат! Сообщаю тебе: поля наши готовы к уборке. Я уже писал, что весной мы получили с Урала десять тракторов. Представь нашу радость. Конечно, машин у нас поменьше, чем до войны, но хлеб выдался замечательный. Деньков через пять начнем убирать. Вот только вы что-то притихли… Молотить собираетесь или нет? Пора, брат, пора. Ждем не дождемся, когда от Таганрога и от Харькова погоните фашистскую мразь. В семье все благополучно. Совхоз поправляется, но неполадок и нехваток еще годика на два, а то и больше. Отец живет один, работает на фабрике, хотя налеты беспокоят их еще здорово. Посоветовал ему вызвать из станицы тетку Анфису, чтобы помогала и убирала по домашности, а то старик совсем обтрепался…»

Алексей вынул из сумки бумагу, чтобы писать Павлу ответ, и задумался. В воображении засиял не покидавший его все эти дни облик Нины, каким он видел его в последний раз в березовой рощице, осветленный сквозящими сквозь листву солнечными лучами. Непростое ответное признание наполняло его радостью и грустной неудовлетворенностью. «Да, она права. Сейчас это невозможно. Остается одно: сберечь это чувство… Пронести его через огонь, как самую жизнь», — думал Алексей.

И как бы в ответ на его мысль, запел вдруг зуммер телефона. В трубке послышался взволнованный басок генерала, командира дивизии.

— Давай-ка, начподив, немедленно ко мне. Новость есть хорошая.

Алексей сунул письмо Павла в планшет, быстро оделся, пристегнул пистолет, вышел на улицу. Автоматчик-часовой уступил ему на крылечке дорогу.

Густая звездная россыпь покрывала небо. Откуда-то с поля повеяло запахом поспевающей ржи…

«Вот и здесь скоро надо будет косить», — подумал Алексей, вспомнив бодрый, уверенный тон Павла в письме.

Генерал встретил Алексея на пороге. Он был одет и подтянут по-боевому. На широкой груди висел громадный полевой бинокль в желтом кожаном футляре.