Неизвестные солдаты, кн.1, 2

– Товарищи, к порядку, – повысил голос Южин. – Перехожу ко второму вопросу. Мы с командиром посоветовались и решили вам доложить. Задачу мы свою выполнили. И перевыполнили. А положение, сами знаете, какое. Всем нам тут погибать нет расчёта. Там, где наши теперь фронт держат, каждый боец дорог. И поэтому решили мы с командиром идти на прорыв. Но не все, – быстро добавил он. – Кто-то должен остаться, прикрыть отход, отвлечь на себя немцев. У нас четыре пулемета. Нужны восемь человек. Трое уже есть. Из раненых, которые идти не могут. Вызвались добровольно…

Было очень тихо. За кирпичной стеной глухо стукали выстрелы. Люди долго молчали. Потом Ванин спросил:

– А другие раненые? Лежачие? С ними как?

– Придется оставить. Вместе с санитаром. Может быть, немцы не тронут. Другого выхода нет, товарищи, поймите это. Если прорвутся двадцать-тридцать человек, будет очень хорошо. А раненых придется оставить. И я остаюсь.

– Нет, – возразил Виктор. – Останусь я.

– Ты помолчи, – сказал Южин. – Твоя обязанность – прорыв организовать и бойцов вывести. Живыми. Ты командир, кроме тебя кто поведет? И не на прогулку пойдете. Погубишь народ – на твою шею камень.

Красноармеец Ибрагимов подошёл к парторгу и молча стал рядом.

– Ты чего? – спросил Южин.

– Пять человек надо? Один есть, – ткнул он пальцем в грудь.

– Нет, товарищи. Я считаю так: пусть уходит молодежь. Нам, старикам, идти трудно. Не доберемся… Ну и к тому же пожили мы, поели и горького и сладкого…

– Насчет сладкого-то не очень, – пробурчал Ванин. – А молодых послать – это правильно… У меня у самого два сына.

– Остаешься?

– Куда же я от пулемета подамся?

Вызвались остаться три пожилых ополченца, из тех, что звали Южина по имени-отчеству и, видимо, работали с ним на одном заводе. Они стояли спокойно, курили и даже пошучивали, но уж слишком заметным было их спокойствие, слишком бодро звучали их голоса. Виктору было жаль их. Они солидные, неповоротливые, впервые попали в такой переплет. Будут сидеть и стрелять, пока ворвется сзади немец и полоснет из автомата. А нужно не так. Надо держаться до последней возможности, а потом укрыться где-нибудь в развалинах, в трубе, в яме. Пересидеть, переждать, не погибнуть, начать воевать снова, в другом месте. Сам Виктор знал, как дурачить немцев. Но для этого требовались молодость, привычка. У Южина и у ополченцев так не получится. Виктор остался бы с ними и помог бы им. Но и тем, которые уходят, было не легче. Возможно, придется лечь всем возле немецких траншей.

– Дьяконский, – тронул его за плечо Южин, – протокол собрания у Трофименко, это ты знай. Трофименко с тобой пойдет. Когда доберетесь до наших, он все оформит. Он наши документы и партийные билеты понесет. И адреса домашние запишет. Учти это.

– Хорошо, – сказал Виктор. – Рядом с Трофименко пойдет Ибрагимов. Так будет надежно.

С вечера они долго не давали немцам уснуть. Сначала артиллеристы выпустили по пехотной колонне на шоссе оставшиеся снаряды. Потом пулеметчики и стрелки начали бить по траншеям, вызывая на себя ответный огонь. И только после полуночи перестрелка постепенно угасла. Успокоились немцы. Изредка звучали очереди дежурных пулеметов, да через равные промежутки времени взвивались в небо ракеты.

В два часа Виктор первым выполз на поле неубранной свеклы. Локти и колени соскальзывали со свеклы, как с мокрого булыжника. Следом за Дьяконским ползли еще сорок шесть человек. Направлялись на запад. С этой стороны немцев было меньше. Фашисты считали, что если окруженные сделают попытку прорваться, то скорее всего на восток.

Виктор полз к тому месту, откуда взлетали ракеты. Они появлялись точно через три минуты – немец пускал их по часам. Пока было темно, Дьяконский делал рывок, считая про себя секунды. Сосчитав до ста пятидесяти, припадал к земле. Рядом без движения замирали не отстававшие от него Трофименко и Ибрагимов. Шорох дождя глушил звуки, казалось, они ползут только втроем. После того как гасла ракета, темнота становилась еще гуще. Но свет ослеплял и немцев.

Они приблизились к ракетчикам сбоку. В окопе было двое солдат. Один дремал сидя, опустив голову на руки, второй стоял лицом к заводу и наблюдал. Виктор толкнул Ибрагимова. Вытащил из-за голенища нож. При очередной вспышке света увидел: у Ибрагимова во рту финка. Виктор свистнул чуть слышно. Побежал наугад, ничего не видя, стараясь не топать сапогами. Но немец все-таки услышал, окликнул негромко:

– Wer ist da? 6

Виктор дрыгнул на голос. Падая, замахнулся ножом. Лезвие скользнуло по металлу каски, вошло во что-то мягкое. Немец закричал, забился под Виктором. Левой рукой нащупал он горло солдата, вцепился, стиснул пальцы. Совсем рядом услышал стон. И сразу – спокойный голос Ибрагимова.

– Мой готов!

Дьяконский оттолкнул безжизненное тело немца, выскочил из окопа и сгоряча почти крикнул:

– Трофименко, сигнал!

Трассирующие пули автоматной очереди рассекли черноту, указывая направление. Еще одна очередь. Это был условный знак. Виктор сейчас же услышал топот ног – красноармейцы бежали к нему.

– Держаться вместе, товарищи! – командовал он. – И быстрее, быстрее!

Слева взлетело вдруг сразу несколько ракет, осветив не успевших упасть бойцов. Испуганно, поспешно забарабанил немецкий пулемет, захлебнулся на несколько секунд, а потом затараторил не переставая.

Ибрагимов помчался к пулемету большими прыжками, заходя сбоку, подняв над головой гранату.

Выстрелы раздавались теперь и справа, и сзади, со стороны завода, и трудно было понять, кто куда стреляет.

– Вперед! Бросок вперед! – в полный голос закричал Виктор.

Парторг Южин и оставшиеся с ним красноармейцы следили за боем, высовываясь из окон. Напряженно прислушивались лежавшие на полу раненые.

Минут двадцать пулеметы и автоматы трещали беспрерывно, ракеты взвивались целыми гроздьями. Но за дождем трудно было что-нибудь разглядеть. На всякий случай Южин приказал пулеметчикам бить правей и левей той полосы, где должен был прорываться Дьяконский. Хотя бы для того, чтобы не позволить немцам спокойно вести прицельный огонь.

Фашисты всполошились по всей линии окружения. Но они, вероятно, не понимали толком, что происходит. Стреляли и по заводу, и куда-то в бок, и даже назад, в свой тыл.

Постепенно в той стороне, куда ушел Дьяконский, стрельба отдалилась, заглохла. Но еще долго появлялись там, вдали, мутные, желтоватые пятна ракет.

Уже начало светать, когда со свекловичного поля приполз красноармеец-артиллерист. Он был ранен в ногу и отстал от своих. Его перевязали, обмыли грязное лицо, сняли с него мокрую шинель. Санитар дал бойцу стопку разведенного спирта.

– Ну, как наши? – спросил Южин.

– Ушли, – шевельнул синими бескровными губами артиллерист. – Только побило многих. Которые сзади были, тех побило.

– А командир? Дьяконский как?

– И командира стукнуло. Упал он.

– Куда его? – Южин схватил красноармейца за плечо. – Насмерть? Или нет?

– Ох, не знаю, – мотая головой, простонал раненый. – Видел я, как упал он. Ребята его поднимали. С собой его ребята уволокли…

К середине октября советские армии, оборонявшиеся на дальних подступах к Москве, оказались в очень тяжелом положении. Правда, южнее столицы им удалось замедлить продвижение танков Гудериана от Орла к Туле. Но на севере немецкий моторизованный корпус захватил Калинин. Возникла угроза окружения Москвы. Передовые отряды противника вышли к Волоколамску.

Войск для обороны столицы в эти дни почти не было. Дивизии Западного, Резервного и Брянского фронтов были либо смяты чуть ли не миллионной массой наступающих немецких войск, либо оказались в окружении. За десять дней фашисты продвинулись на 200 – 250 километров. Чтобы задержать их, нужны были новые силы. Возле города с величайшей поспешностью создавалась новая линия обороны. В дело было брошено все, что находилось под рукой: курсантские роты, запасные полки, рабочие отряды. Из Сибири и с Дальнего Востока стремительно неслись эшелоны; с японской границы снимались кадровые соединения.