Киноповести

Максим впился глазами в лицо заведующего. Заведующий беспечно вытянул губы трубочкой — ждал.

— Да? Хорошо, тогда я подошлю его. Как дела-то? Мгм... Слушай, а что ты скажешь... А? Да что ты? Да ну?..

Пошел какой-то базарный треп: кто-то заворовался, кого-то сняли и хотят судить, какого-то Борис Михалыча. Максим смотрел в пол, чувствовал, что плачет, и ничего не мог сделать — плакалось. Он крепко устал за эти два дня. Он молил бога, чтобы заведующий подольше говорил,— может, к тому времени он перестанет плакать, а то хоть сквозь землю проваливайся со стыда. А если сейчас вытереть глаза, значит, надо пошевелиться и тогда заведующий глянет на него и увидит, что он плачет.

«Вот морда! Вот падла!» — ругал он себя. Он любил сейчас заведующего, как никого, никогда, наверное, не любил.

Заведующий положил трубку, посмотрел на Максима. Максим нахмурился, шаркнул рукавом пиджака по глазам и полез в карман за сигаретой. Заведующий ничего не сказал, написал записку, встал... Максим тоже встал.

— Вот по этому адресу... спросите Вадим Петровича. Не отчаивайтесь, поправиться ваша мама.

— Спасибо,— сказал Максим. Горло заложило, и получилось, что Максим пискнул это «спасибо». Он нагнул голову и пошел из кабинета, даже руки не подал начальнику.

«Вот теж морда!» — поносил он себя. Ему было стыдно, и он был очень благодарен начальнику.

На другой день рано утром к Максиму влетел Игнат. Внес с собой шум и прохладу политых асфальтов.

— Максим!.. Я поехал! Будешь провожать-то?..

Максим вскочил с кровати.

— Я быстро. А яд-то я достал вчера! Я сейчас...

— Давай. Только — одна нога здесь, другая там!— орал Игнат.— Пятнадцать минут осталось. Жена сейчас икру мечет в вагоне. Я тоже достал флакон.

— Она уже там, Тамара-то?— Максим прыгал по комнате на одной ноге, стараясь другой попасть в штанину.

— Там.

— Сейчас... мигом. Мы в магазин не успеем заскочить? Хотел тоже каких-нибудь подарков...

— Да ты что!— взревел Игнат.— Я что, по шпалам жену догонять буду?!

— Ладно, ладно...

Побежали вниз, в такси.

— Друг,— взмолился Игнат.— Десять минут до поезда. Жми на всю железку! Плачу в трехкратном размере.

Жена ждала Игната у вагона. Оставалось полторы минуты. Она вся изнервничалась.

— Игнат, это... это черт знает что такое,— встретила она мужа со слезами на глазах.— Я хотела чемоданы выносить.

— Порядок!— весело гудел Игнат.— Максим, пока! Крошка, цыпонька,— в вагон!

Поезд тронулся.

— Будь здоров, Максим!

Максим пошел за вагоном.

— Игнат, передай там: я, может, тоже скоро приеду! Не забудь, Игнат!

— Не-ет!

Максим остановился.

Поезд набирал ходу.

Максим опять догнал вагон и еще раз крикнул:

— Не забудь, Игнат: скажи — приеду!

— Передам!

Надо было уже бежать за вагоном.

— Игнат, скажи!..

Но Игнат уже не слышал.

Уже расходились с перрона люди.

А Максим все стоял и смотрел вслед поезду.

...Уже никого почти не осталось на перроне, а Максим все стоял. Смотрел в ту сторону, куда уехал брат. Там была Родина.

Летит степью поезд.

Кричит...

...Игнат пинком распахнул ворота, оглядел родительский двор и гаркнул весело:

— Здорово, родня!

Тамара, стоящая за ним, сказала с упреком:

— Неужели нельзя потише?.. Что за манера, Игнатий!

— Ничего-о,— загудел Игнат.— Сейчас увидишь, как обрадуются. Э-э... А дом-то новый у них! Я только счас заметил. Степка с отцом развернулись...

Из дома вышел Ермолай Воеводин... Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза.

— Игнаха, хрен моржовый,— сказал он и пошел навстречу Игнату.

Игнат бросил чемодан... Облапили друг друга, трижды крест-накрест — поцеловались. Ермолай опять вытер глаза.

— Как надумал-то?

— Надумал...

— Сколько уж не был! Лет пять, однако. Мать у нас захворала, знаешь?.. В спину что-то вступило...— Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О Тамаре совсем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика.

— А это жена, что ли?— спросил наконец Ермолай.

— Жена,— спохватился Игнат.— Познакомься.

Женщина подала старику руку... Тот осторожно пожал ее.

— Тамара.

— Ничего,— сказал Ермолай, окинув оценивающим взглядом Тамару.— Красивая.

— А?!— с дурашливой гордостью воскликнул Игнат.

— Пошли в дом, чего мы стоим тут!— Ермолай первым двинулся к дому.— Степка-то наш пришел, окаянная душа.

— Как мне называть его?— тихо спросила Тамара мужа. Игнат захохотал.

— Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя,— сказал он.

Ермолай тихо засмеялся.

— Отцом вроде довожусь.— Он взошел на крыльцо, заорал в сенях: — Мать, кто к нам приехал-то!

В избе, на кровати, лежала мать Игната. Увидела Игната, заплакала.

— Игнаша, сынок... приехал?

Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемодан. Гулкий, сильный голос его сразу заполнил всю избу.

— Шаль тебе привез... пуховую. А тебе, тять,— сапоги. А это — Верке. А это — Степке. Все тут живы-здоровы?..

Отец с матерью, для приличия снисходительно сморщившись, с интересом наблюдали за движениями сына — он все доставал и доставал из чемодана.

— Все здоровы. Мать вон только...— Отец протянул длинную руку к сапогам, бережно взял один и стал щипать, мять, поглаживать добротный хром.— Ничего товар... Степка износит. Мне уж теперь ни к чему такие.

— Сам будешь носить. Вот Верке еще на платье.— Игнат выложил все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним.— Ну, рассказывайте, как живете? Соскучился без вас. Как Степка-то?

— Соскучился, так раньше бы приехал.

— Дела, тятя.

— «Дела»...— Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына.— Какие уж там дела-то!

— Ладно тебе, отец,— сказала мать.— Приехал — и то слава богу.

— Ты говоришь — какие там дела!— заговорил Игнат, положив ногу на ногу и ласково глядя на отца.— Как тебе объяснить?.. Вот мы, русские,— крепкий ведь народишко! Посмотришь на другого — черт его знает!..— Игнат встал, прошелся по комнате.— Откуда что берется! В плечах — сажень, грудь как у жеребца породистого — силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, выступить где-то на соревнованиях — боже упаси! Он будет лучше в одиночку на медведя ходить. О культуре тела — никакого представления. Физкультуры боится, как черт ладана. Я же помню, как мы в школе профанировали ее.

С последними словами Игнат обратился к жене.

Тамара заскучала и стала смотреть в окно.

— ...Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дела у меня важные. Поважнее Степкиных.

— Ладно,— согласился отец. Он слушал невнимательно.— Мать, где там у нас?.. В лавку пойду...

— Погоди,— остановил его Игнат.— Зачем в лавку? Вот и эту привычку тоже надо бросать русскому народу: чуть что — сразу в лавку.— Но отец так глянул на него, что он сразу отступил, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумажник, шлепнул на стол.— На деньги.

Отец обиженно приподнял косматые брови.

— Ты брось тут, Игнаха... Приехал в гости,— значит, сиди помалкивай. Что у нас, своих денег нету?

Игнат засмеялся.

— Ты все такой же, отец.

— Какой?

— Ну... такой же.

— Да ладно вам — сцепились. Что вас лад-то не берет?— вмешалась мать.— Иди в лавку-то. Пошел — дак иди.

Ермолай ушел.

— Сынок... не хотел уж при им спрашивать: как там Максим-то?

— Максим?.. Честно говорить?

— Господи, ну дак а как же?

— Плохо.

Мать вздохнула.

— А что шибко-то плохо?

— Плохо, потому что дурак... И не слушается. Причем... колосс — сильный, конечно, парень... Приходит как-то с девушкой — ничего, хорошая девушка...— Игнат повернулся к жене.— А? Нинка-то.

— Да.

— Двухкомнатная квартира с удобствами, в центре — это же!.. Ну, думаю, поумнел парень. Вызвал его на кухню. «Ты,— говорю,— опять не сваляй дурака». А девка — без ума от него. Ну и что? Через неделю — конец: горшок об горшок — и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила потом, девка-то. Чуть не плачет. «Вы,— говорит,— скажите ему, Игнатий Ермолаич, чтобы он не уходил». Скажи ему — хлопнет дверью и поминай как звали.