Готовность номер один

Увидев Юрия, врач приветливо улыбнулся.

— Пройдемте, дорогой, прошу. — Он сидел за столом и листал журнал предполетных и послеполетных осмотров. Здесь на каждого летчика имелась своя страница. — Как себя чувствуем?

Стахов не спеша сел напротив него, вопросы наподобие этого ему казались ненужными, как многое из того, что делал Саникидзе.

— Наши все осмотрелись? — спросил адъютант.

— Все, все. Как мы отдыхали? Что нам приснилось? — Эту привычку называть себя и других на «мы» Саникидзе перенял у старого профессора, когда еще учился. — Мешков нам не мешал? Наверное, бренчал на гитаре: «Моя лилипуточка, приди ко мне, побудем минуточку наедине».

Саникидзе велел летчику раздеться, подошел к раковине и тщательно вымыл руки. «Точно перед операцией», — подумал Стахов с усмешкой. Теперь весь вид доктора как бы говорил: дружба дружбой, а служба службой, сам понимаешь. Саникидзе считал себя первым помощником командира полка в борьбе за безопасность полетов.

Впрочем, доктор напрасно усердствовал. Стахов был здоров. Он вообще никогда ничем не болел. Даже не имел понятия о насморке. Между тем Саникидзе все копался с манжеткой для измерения кровяного давления.

— Айболит, покороче, — сказал Стахов, нервно потирая ладонью грудь. Перед полетами он всегда был несколько возбужден. Но стоило Стахову сесть в кабину самолета, как от возбуждения не оставалось и следа.

— А как, дорогой, покороче? — развел руками Саникидзе. — У нас здесь, понимаешь, нет компрессора…

— Приспособь баллон со сжатым воздухом, — предложил Стахов. — Или не в авиации работаем?

Саникидзе вдруг стукнул себя по лбу.

— А ведь верно! Надо попробовать.

— А вместо длинной тесьмы, которую ты несколько раз обматываешь вокруг руки, нужно сделать зажимы.

— Вы умный парень, — сказал доктор. — Сегодня же попробуем внедрить эти предложения в жизнь. Все сделаем на высшем уровне.

— С тебя магарыч, — улыбнулся Стахов и подмигнул Саникидзе. Капитан развел руками.

— Доктору с летчиками пить нельзя.

— Мы и без доктора управимся. Где там у тебя спирт хранится?

Саникидзе погрозил пальцем.

— Не выйдет, дорогой…

Прежде чем отпустить летчика, он счел своим долгом напомнить ему о психологических особенностях переучивания, устроил небольшой экзамен по знанию характерных ошибок при переносе навыков пилотирования с прежнего самолета, на котором летчики летали еще совсем недавно, на новый. Ничего подобного бывший до него врач не делал, и это новшество не то чтобы не понравилось Стахову, а просто он считал, что ему лично все это ни к чему. Но спорить с Саникидзе не стал. Ведь врач и для других старался.

Кто летел в первую очередь, прошли по широкому коридору, освещенному лампами дневного света, в небольшую комнатку, из которой через открытую дверь виднелось просторное помещение, у стен высокие узкие шкафы — наподобие тех, какие в общественных банях. В них хранились высотные и противоперегрузочные костюмы и гермошлемы в круглых, как турецкие барабаны, коробках.

Удивительный народ — летчики. Им поручено такое ответственное дело, а они, кажется, и не переживают вовсе.

Вот и сегодня перед полетами гурьбой ввалились в высотный корпус, смеются, рассказывают анекдоты, подшучивают друг над другом.

Из боковой комнаты вышла Зина. Та самая, у которой были в гостях наши герои Артамонов и Мотыль. Рыжие волосы ее были забраны под косынку из марли, отчего лицо ее казалось проще, спокойнее, молчаливее. Может быть, этому способствовало еще и то, что на ней почти не было грима.

Стахов лихо щелкнул каблуками и, взяв под козырек, доложил:

— По вашему приказанию прибыли. Раздеваться до трусов? Или как?

Девушка покачала головой.

— Жутко несерьезный все-таки вы человек, Юрочка. Вам бы только шутки шутить.

— Какие тут шутки, Зи-зи, — летчик сделал обиженное лицо, — мы с полной серьезностью.

Зина махнула рукой и удалилась, чтобы не мешать летчикам.

Они надели на себя шелковое трикотажное нижнее белье, которое обтягивало их, словно трико балерунов, потом достали из шкафов костюмы, изготовленные из очень легкой плотной и прочной ткани. Костюмы были несколько странного вида. По покрою — комбинезоны, только пуговицы заменены застежками-молниями и еще шнуровкой. Кроме них, от пояса по рукавам и штанинам проходили толстые резиновые жгуты.

На большой высоте, где воздух разрежен, если нарушится герметизация кабины, в жгуты тотчас же ринется под давлением воздух, костюм обожмет тело летчика и тем самым компенсирует давление, которое имелось до этого в кабине.

А что случилось бы с летчиком, если бы не было костюма, нетрудно догадаться. Не испытывая противодавления, кровь в сосудах стала бы искать выхода наружу, она могла бы даже порвать их.

Снова появилась Зина. Критически осмотрела каждого летчика, разглаживая руками складки на их спинах и груди. Она работала здесь недавно, но чувствовала себя как рыба в воде. Доктор Саникидзе не мог нарадоваться на свою новую помощницу.

— Опять похудели, Юрочка, — сказала Стахову. — Я не успеваю шнуровку на костюме утягивать. Что с вами?

— Из-за вас, женщин, совсем скоро высохну. Стану стручком.

— А вы и сейчас как стручок, — засмеялась она. Но вот дужки бровей ее сдвинулись к переносице.

— Почему не присоединили шланги ППК?

ППК — противоперегрузочный костюм, само название которого говорило, что он создан для того, чтобы уменьшить перегрузки на организм летчика в полете. Стахов воровато оглянулся и приложил палец к губам:

— Он шевелит мой живот на виражах. Я этого но люблю.

Летчики и тут не прекращали шуток. О полетах они говорят редко, разве только когда возвращаются с задания, и то главным образом о промахах и ошибках.

Надев костюмы, они спешили на старт, где их ждали самолеты.

Страница одиннадцатая

К самолету подходит Стахов. Маленькие серые глаза глядят из-под приспущенных бровей несколько настороженно. Я все время думаю, почему он такой сдержанный с нами — техниками, смотрит на нас как бы свысока, точно мы люди второго сорта. А ведь с товарищами своими бывает и веселый, правда, веселье его сбивается на насмешку. Интересно бы узнать что-нибудь о его прошлом.

Техник Щербина, качнувшись из стороны в сторону, делает шаг навстречу и, небрежно козырнув, словно поправив огромной рукавицей съехавшую набок шапку, докладывает о том, что на самолете проводится предполетная подготовка. Самолет исправен.

Летчик слушает техника без особого интереса и даже смотрит куда-то в сторону. Сколько таких докладов уже пришлось выслушать ему! Потом нетерпеливо кивает головой и подходит к самолету.

Стахов на целую голову выше техника. Он не просто длинный, а каждая часть его тела длинная. Голова похожа на огурец, ноги и руки — на жерди. Когда я гляжу на своего командира, у меня создается такое впечатление, будто его только что взяли за голову и ноги и растянули, как конфету-тянучку.

На меня Стахов не смотрит. Он, кажется, еще ни разу как следует не разговаривал со мной, не хвалил, не ругал. И с Щербиной говорит только по крайней необходимости. Старший лейтенант поднимается по лесенке в кабину, чтобы обдумать предстоящий полет и проверить оборудование и приборы. Даже ноги как следует не вытер. Пылесосить кабину придется мне.

Завидев идущую на посадку спарку, на которой руководитель полетов летал на разведку погоды, Стахов вылезает из кабины и отправляется за последними предполетными указаниями.

Мой техник привык к некоторым странностям летчика и никогда не заговаривает с ним первым.

Полеты начинаются в сумерки по сигналу ракеты.

Приказ запускать двигатели и взлетать получает секретарь партийной организации эскадрильи майор Уваров. В полку так уж заведено. Всякое большое дело начинают самые активные — коммунисты и комсомольцы. Они, что называется, задают тон.

А сегодня для многих наших летчиков дело и впрямь необычное. Они выполняют последний — зачетный — полет по программе переучивания на новые самолеты.