Подвиг

Я был назван в первый же день за свои круглые роговые очки «тиндлиля-кляуль» — «очкастый человек». Уже через два дня, когда ко мне привыкли, имя переменили на «тиндлиляккай» — «очкастенький». Вчера, возвратись из Инчауна, я узнал, что у меня новое прозвище, а именно «Эттыиргин», по имени шестнадцатилетней девушки Этынгеиут, дочери Ишела, которая, когда мы уезжали, сказала: «Вот если Кнудсена шхуны не придут, очкастенький останется у нас, и я возьму его к нам в ярангу, пусть живет со мной, ходит на охоту». Теперь, когда я хожу по поселку, меня окликают: «Эттыиргин!» Я отвечаю: «Уой? (что?)» — «Уанэуан (ничего)».

У других русских и иностранцев, живущих на полуострове, также есть прозвища. Добриев, бывший торговец, поселившийся сейчас в Яндагае, зовется «Купкылин» — «тощий». Норвежец-промышленник Уолл, много лет охотившийся далеко на северо-западе отсюда, между мысом Ванкарема и Северным мысом, был прозван «Усатый морж» Впрочем, с прошлого года его называют просто «Усатый калека».

В прошлом году возле мыса Северного был затерт льдами труп кита. Уолл пошел по льду закладывать динамитный патрон, чтобы потом отбуксировать кита к берегу. Но он слишком рано зажег фитиль, и патрон взорвался у него в руках.

Я видел в архиве рика его заявление, написанное на английском языке. Через Пяткина, старшего чукотского милиционера, он получил извещение, что, по состоявшемуся два года назад постановлению Окрфинотдела, он был обложен налогом на сумму в тысячу двести рублей, как проживающий на территории Камчатского округа промышленник, скупщик мехов и владелец шхуны с мотором в восемь лошадиных сил.

Чукчи ссорятся между собой. Тот, кто сильно сердит на другого, сочиняет частушки, осмеивающие врага. Все друзья и приятели разучивают эту частушку, и она приклеивается к осмеянному человеку навсегда, точно так же, как прозвище. Песню помнят и тогда, когда все давно позабыли о породившей ее причине.

В Уэллене все поют такую песенку, сочиненную женщиной Каингитт. Она вышла замуж за науканского эскимоса по имени Теппак (на языке эскимосов это значит «табак»). Эскимос прожил в Уэллене около года, а потом рассорился с женой и уехал в свое селение. Теперь чукчи поют песню на ломаном эскимосском языке, чтобы обидно было эскимосам.

(Тыппакингоон канахмияхкам кыппыльгам Каингиттам какнгииттаам Нувокамынг ыхта…)

Такие песни поются во время танцев и праздников.

Сейчас в Уэллене заморские гости — американские эскимосы, приехавшие с той стороны Берингова пролива. Они приехали для того, чтобы обменяться подарками с чукчами, среди которых у них много побратимов. В сущности, обычай ежегодных подарков сводится к обменной торговле. Гости привозят винчестеры, галеты, мыло, рыболовные снасти, шведские примусы, жевательную серу, украшения. Забирают пушнину, моржовые и мамонтовые клыки, иногда спирт, если чукчам удастся достать с парохода. Кто не может отдарить по полной цене, оставляет долг до будущего года. Иногда старики ездят специально на Аляску взыскать долг за подарок.

Все гостящие сейчас эскимосы прекрасно говорят по-английски. На русских они смотрят с недоверием. Мне передавал Кыммыиргин:

— Вчера Джон Браун напился и много ругал русских людей. Говорит, все русские сумасшедшие. Не верят в бога. Хотят, чтобы никто не торговал. Кулидж — хороший президент. Он покажет им, как не верить в бога. Если захочет Белый Дом — всех русских прогонит. У американцев есть большие города: Ном, Джюно, Устье-Юкон-Пост, Сан-Франциско, а у русских городов нет. Есть Уэллен, Наукан — вот и все. Дураки! Не могут даже сосчитать дней как следует. У них среда, у нас вторник.

У последнего замечания Брауна были свои основания. Между Большим и Малым Диомидом проходит знаменитая граница дней, где пароходы, идущие на восток, прибавляют одни сутки к своему счету. У нас на «Улангае» это было поводом для всевозможных шуток и разговоров, когда пароход шел по Берингову проливу: «На левом борту у нас воскресенье, день отдыха, а на правом понедельник — полный аврал».

Кыммыиргин вопросительно смотрит на меня. Что я скажу по поводу этого? Американский эскимос, наверно, здорово поддел русских, недаром эскимосов зовут «эккергаулин» — «ротастые». Они умеют говорить.

Название «эккергаулин» имеет другое происхождение. Так зовут эскимосов потому, что до прихода американцев они имели обыкновение прорезать щеки и вставлять в них для украшения палки, моржовые зубы и стеклянные пуговицы. Сейчас этот обычай больше не существует.

Сам себя эскимос называет «инныпек», или, попросту, «человек». Так же, впрочем, называют себя и чукчи — «ораведлан» («люди», ограничивая своим племенем пределы человечества. Люди разделяются на два рода: анкатлин (береговые) и чаучуван (оленные). Все остальные народы мира — это не люди, а тангитан — чужаки. Только в последние годы у чукчей и эскимосов Берингова пролива начинают прививаться названия «американ», «русситлин», «норвэитлин». Оленные чукчи до сих пор называют русских «мельгитангитан» — «огненные чужаки». В память о том, вероятно, как первые русские завоеватели края уничтожали огнем туземные селения. Американцы до сих пор называются у них «пинакутангитан» — «чужаки с брусковым чаем». Норвежцы — «люлютульхин» — «усатые люди».

…В честь американских гостей уэлленцы устроили большой крисмэс. Этим словом у них обозначается всякий праздник, торжество и даже воскресенье (эскимосы набожны и празднуют воскресенье). Я не сразу догадался, что это слово, вошедшее в язык уэлленских чукчей, не что иное, как английское «кристмес» — «рождество». Франк пришёл в рик просить, чтобы дали помещение для крисмэса. Им отдали все четыре комнаты канцелярии. Столы и стулья были вынесены в комнату председателя и в школу.

И гости, и хозяева, пестро разодетые в цветные рубашки, набились в помещение рика. К передней стене сели шесть стариков с огромными бубнами в руках. Каждый ярар (бубен) был в три четверти метра диаметром, широкий и плоский, с желтой пятнистой кожей, туго растянутой, как человеческое брюхо.

Самый старый из стариков ударил длинной дрожащей колотушкой в центр бубна. Пронесся глухой вибрирующий звук, похожий на пение оборванной струны. С веселым усердием и неподвижными лицами все ударили по бубнам. «Аайнгааа-а-ай», — запел Рентыиргин заунывно и в нос. «Ах-ах-айанга-йа-йа», — повторили старики. Одним и тем же движением они подымали гибкую колотушку вверх и опускали ее на гулкую кожу, словно по команде раскрывая рот и тряся головой.

Шесть бубнов производили оглушительный и печальный грохот. Иногда стук учащался. Колотушки ударяли плашмя по всему бубну, захватывая оба его края, и тогда звук получался пустой и щелкающий, как хлопанье мокрого паруса.